Стихотворения и поэмы - [41]

и душу окропил твоей росой.

Но признаюсь, что этого мне мало, —

я захотел,

чтобы твоя волна

в теснине скалы грозные взломала,

чтоб новым светом

вспыхнула она.

Пробив дорогу в каменной громаде

мешавших твоему движенью скал,

в моей душе,

как в небе над Гумати,

ты увеличил световой накал.

И снятся мне

твой паводок бурливый,

клубящаяся полая вода,

заплаканная тень плакучей ивы,

Гуматигэс косые провода.

Идут года.

Всё дальше мы уходим

от невозвратной юности былой.

Клуби мои раздумья половодьем

и сердце рань

закатною стрелой.

Не дай отстать.

Не опечаль разлукой.

А если я устану —

подожди

и для меня в ущельях убаюкай

прозрачные апрельские дожди.

1957

100. Светлячок. Перевод А. Межирова

В Гегути ночь еще не побледнела,

когда во мраке теплом и густом

стыдливый светлячок-цицинатела

над придорожным вспыхнула кустом.

Не устремляйся к небу понапрасну,—

твой свет холодный звездам не родня.

Погаснешь, а вослед и я погасну,

цицинатела! Пожалей меня.

Не улетай, не делай жизнь короче!

О, сколько взглядов за тобой следят!

Ты — молодая рана этой ночи —

то Нина, то Натэла, то Асмат.

Возникни снова из ночного дыма,

останови бесцельный свой полет,

когда о том, что ты неуловима,

тростник свирельный плачет и поет.

Твой жгучий след искать не перестану:

я ранен был на раннем утре дня, —

так уврачуй же ночью эту рану,

огнем холодным опали меня.

Его испепеляющую стужу,

цицинатела, в жизнь мою внедри.

А если ревность в сердце обнаружу —

не улетай до утренней зари.

Ночным цветком гори в грузинских селах,

над Грузией стыдливо расцветай,

светись во мраке кос ее тяжелых.

Моя свеча! Не тай! Не улетай!

1957

101. Старая чинара. Перевод А. Межирова

Как же так, чинара! Почему

постарела ты, скажи на милость!

Словно в сердце что-то надломилось,

словно свет убавился в дому.

Тень твоя состарилась заметно,

обветшал наряд.

Раньше листья грохотали медно,

а теперь, как жесть, они бренчат.

Есть закон, придуманный не мною:

годы клонят долу всё земное,

отцветает буйная весна

и мелькают пестро дни за днями, —

но твоими властными корнями

молодость моя оплетена.

1957

ПЕСНИ ДРУЖБЫ

102. Лесная песня. Перевод Е. Евтушенко

Памяти Леси Украинки

Корнями оплетенная тропинка

бежит и пропадает вдалеке,

и бронзовая Леся Украинка

стоит на пьедестале в сосняке.

Она лечилась тут…

Вставала рано

и шла по этой самой же тропе.

Лежала, легче горного тумана,

под этою сосною на траве.

И, натянув на лире корни дуба,

она в Сурами пела о Днепре —

и струнами озвученная дума

звучала над горами на заре.

Она в природу Грузии внедрила

украинский задумчивый напев.

В ней, маленькой,

жила такая сила,

что отступал недуг, оторопев.

Она бежала,

шишкой в белку метясь,

как девочка неловка, но быстра.

И тихо плыл

грузинский узкий месяц

в ее глазах,

как в капельках Днепра.

И ветерки сурамские стихали,

когда под сенью хвойного плаща

лежала Леся,

звучными стихами

измученное горло полоща.

И, полные любви и удивленья,

о ней поэты Грузии грустят…

Ее стихи,

как добрые деревья,

в моей душе,

                    качаясь,

                                 шелестят.

1954

103. Незнакомка из Зубовки. Перевод Н. Заболоцкого

Я из Зубовки однажды к дому возвращался

И с красоткой чернобровой в поле повстречался.

Давид Гурамишвили

Незнакомка из Зубовки, в буре огней

о тебе я пою постоянно.

Где бы ты ни ступила — там роза, и в ней

пламенеет Давидова рана.

Незнакомка степей, полевая Нестан,

ты — как родинка в книге поэта.

Не вчера ли еще обнимал я твой стан,

хоть ищу тебя долгие лета?

Неужели тебя не увижу опять,

как когда-то увидел впервые?

К нам былая любовь возвращается

                                                        вспять

и бросает цветы полевые.

Ворвалась ты мне в сердце, сгубила меня.

Неужели ты нынче в неволе?

Оседлал я опять боевого коня

и лечу в украинское поле.

Окрестил я тебя Катериной моей.

Полюбил я твой взор соколиный.

Ты — лоза виноградная, роза полей

на странице из книги старинной.

Если б мог я страданья твои сократить!

Запах кос твоих нивы чудесней.

Если помнишь еще обо мне, — может быть,

и моей ты утешишься песней.

Я тебе уготовил супружеский дом.

Стих, как колокол, стонет и бьется.

Размышления взвешены в сердце твоем,

очи черные — глубже колодца.

Ты — грузинской поэзии свет и любовь,

навсегда ты свободна отныне.

Твой платок развернулся по ветру,

                                                        и вновь

я зову тебя — на Украине!

1954

104. Севанское озеро. Перевод А. Межирова

Не окропив себя водой Севана,

в родимый край вернуться не могу.

Я с перевала опустился рано,

и тени гор лежат на берегу.

Снимают скалы тусклую кольчугу,

туман по склонам движется, скользя.

И мы опять глядим в глаза друг другу —

Севан и я,

как старые друзья.

И мнится мне,

когда иду, считая

окрестных гор литые купола,

что охрой голова моя седая

от зноя покрываться начала.

Двенадцать лет назад

кольцо Севана

мне довелось найти меж этих скал —

всё тот же свет Севана

неустанно

с тех пор в глазах любимой я искал.

Я ласку волн севанских взял с собою

и обронил мечту на берегу,

и удочку

над гладью голубою

увидел, словно тонкую серьгу.

Сегодня вновь к Севану я вернулся

и ощутил, как сердцу он знаком,

когда на корни прошлого наткнулся,

к Севану вновь приблизившись пешком.

Я вижу волн бегущих эстафету,

рыбачьи лодки,