Стихотворения и поэмы - [40]

и задевает ветками луну.

Он замирает, слившись с темнотою,

прислушиваясь к морю, чуть дыша.

Я у окна. Я тоже жду прибоя,

и шумом веток полнится душа.

Взметенный тополь, мой знакомец давний,

ты с морем — два подобных существа!

Волна, как тополь, шелестит о камни,

и, как волна, вверху шуршит листва.

Кто повелел на страже стать деревьям,

пасти хлеба, свершать бессонный труд?

Они закату служат опереньем,

восходу колыбельную поют.

Мне тополь возвращает юность, ниву,

рионский берег, листьев серебро.

Там, где-то в детстве, в юности счастливой,

стан тополя впечатан, как тавро.

Высокий тополь, юности свидетель,

стучится в двери дома моего.

Я слышу шорох. Шапку не надеть ли

и не пройтись ли около него?

Волна лепечет сказки мне у пляжа.

О чем-то шепчет темная листва.

Здесь — тополя, полей цветущих стража,

а дальше море — глубь и синева.

1951

97. Буйволы. Перевод В. Бокова

Буйволы — как изваянья.

Буйволы — как валуны.

Щурятся и изнывают

Посреди речной волны.

Снятся им стога, дороги,

Скрип, тяжелая арба.

Снятся беды и тревоги,

Потому что жизнь — борьба.

Вспоминают, как, бывало,

Богатырским батогом

Наводненье их сбивало,

Бычий рев стоял кругом.

Но на это не в обиде

Буйволы-богатыри.

Снятся рощи Чаладиди,

Снятся россыпи зари.

Лист как в обмороке замер,

В ульях сон медовых сот.

Тишина свое сказанье

В бычьей памяти несет.

Буйволы в речной прохладе

Млеют, нежатся, жуют.

Находившиеся за день,

Ноги стонут и поют!

98. «Балахвани, Сапичхия и Орпири…» Перевод Е. Евтушенко

Балахвани, Сапичхия и Орпири —

вы у целого света меня отбили!

Как растили меня,

                             как меня баловали

вы,

     Орпири,

                   Сапичхия

                                   и Балахванн!

Я хочу возвратить с нетерпением, с жадностью

расстоянье меж юностью и возмужалостью.

Я хочу возвратить всё минувшее,

                                                      канувшее,

возвратить запоздало и виновато.

Я хочу возвратить

                              ну хотя бы те камушки,

о которые я спотыкался когда-то…

Я протягиваю к вам руки,

птицы —

               ласточки и пестрогрудки,

к вам, косматые пчелы сытые,

к вам, цветы золотые и синие!

Кем вы,

             кем вы из жизни похищены,

на стога похожие хижины,

фаэтоны высокие, черные,

появленьем авто удрученные?!

Снова слышу я

                        сверстников речи,

снова сети у речки плету

и с тобой ожидаю встречи,

как тогда,

                на Белом мосту…

О, безмолвные узкие улочки!

О, родные мои места!

Здесь раздумья мои,

                                 как удочки,

до сих пор стоят у моста.

Я пришел сюда гостем желанным.

Я за всё,

              в чем ошибся,

                                     прощен.

Я обвит,

              как Риони, туманом

и, как храм Баграта,

                                плющом.

Я хожу,

             улыбаясь,

                             волнуясь,

вновь поверил я в красоту —

и свою уж далекую юность

догоняю на Белом мосту!

1957

99. Дума о Риони. Перевод А. Межирова

1

Бывало,

на корнях могучих дуба

сушу одежду, глядя с высоты,

как мчатся мимо,

связанные грубо,

твои, Риони, зыбкие плоты.

Бывало,

ты когтишь меня волнами.

А я плыву,

                 плыву,

                            плыву,

                                       плыву.

На берег выйду

и за валунами

валюсь в твою колючую траву.

Казалось мне,

что ты и в самом деле

передо мной покачивал слегка

лежащие в зеленой колыбели

поля,

туманы,

горы,

облака.

Что на меня смотрел отцовским оком

и надо мной, расщедрившись, зажег

в грузинском небе,

ясном и высоком,

рассвета петушиный гребешок.

В рассветный час поры моей весенней

ты сеть любви

закинул в грудь мою

и окружил ветвями сновидений,

по милости которых я пою.

Моя любовь с твоей волною схожа:

порывами восторга и тоски

ворвалась в жизнь,

ломая и корежа,

удобный мост разрушив на куски.

Как на скрижалях,

на мосту разбитом

я ревность вырезал,

судьбу кляня.

Но юношеским бедам и обидам

ты не позволил победить меня.

Ты одарил влюбленных гордой силой,

ткемалей снег

рассыпал на пути.

И камешки свои, как слезы милой,

помог собрать мне

в бережной горсти.

Ты парус мой

наполнил ветром свежим,

дал опереться о свою волну.

К твоим, Риони, влажным побережьям,

как ветка засыхающая, льну.

Не дай же мне увянуть раньше срока

хотя бы потому, что я всегда

туман твоих ущелий

издалека

улавливаю взглядом без труда.

Не дай же мне засохнуть, словно ветке,

окутай горло тучей дождевой

и для лесов

                  грядущей пятилетки

гони плоты,

чтоб долг исполнить свой.

Ты не сдаешься старости на милость,—

быть может, мне уже не по плечу

рабочая твоя неутомимость,

но я об этом думать не хочу.

Твою волну студеную целую,

вхожу сторожко

                           в мир весенний мой.

Так спой мне снова про любовь былую

и с тела моего

усталость смой!

2

Старею.

Мне уже не суждено

в твоей воде плескаться, как бывало,

взлетать на гребне пенистого вала

И опускаться,

доставая дно.

Туманы над тобой отголубели,

листву чинар

унес в ущелье шквал.

Ты осыпал цветами колыбели

и звездами могилы выстилал.

У каждой песни есть исток и устье,

из Рачи песня вылилась твоя,

неразделимость радости и грусти

в рождественской мелодии тая.

И снится мне,

что я сегодня снова

на берегу оставил след босой,

дышал парами молока парного