Стихотворения и поэмы - [38]

янтарный сок в его кувшине!»

1947

86. Быки. Перевод Б. Ахмадулиной

Что за рога украсили быка!

Я видел что-то чистое, рябое,

как будто не быки, а облака

там шли, обремененные арбою.

Понравились мне красные быки.

Их одурманил запах урожая.

Угрюмо-напряженные белки

смотрели добро, мне не угрожая.

О, их рога меня с ума свели!

Они стояли прямо и навесно.

Они сияли, словно две свечи,

и свечи те зажгла моя невеста.

Я шел с арбой. И пахло всё сильней

чем-то осенним, праздничным и сытым.

О виноградник юности моей,

опять я янтарем твоим осыпан.

Смотрю сквозь эти добрые рога

и вижу то, что видывал когда-то:

расставленные на лугу стога,

гумно и надвижение заката.

Мне помнится — здесь девочка была,

в тени ореха засыпать любила.

О женщина, ведущая быка,

сестра моя! Давно ли это было?

Прими меня в моих местах родных

и одари теплом и тишиною!

Пусть светлые рога быков твоих

как месяцы восходят надо мною.

1948

87. Анания. Перевод Б. Ахмадулиной

Люблю я старинные эти старания:

Сбор винограда в ущелье Атени.

Волов погоняет колхозник Анания,

По ягодам туты ступают их тени.

Пылает оранжевым шея вола!

Рогам золотым его — честь и хвала!

Сквозь них мне безмерная осень видна.

Уже виноград претерпел умиранье.

Но он воскресает с рожденьем вина,

В младенчестве влаги, что зрела века.

Ведь эта дорога и прежде вела

Туда, где хранит свои тайны марани.

Ах, осени этой труды и сияния!

А вон и ореха обширная крона,—

Как часто под ней засыпал ты, Анания,

И было лицо твое славно и кротко.

Меж тем вечереет, и в новой длине

Все тени бредут в неживой вышине,

Как луны, мерцают волы при луне,

И столько добра и усталости в теле.

Как часто всё это припомнится мне:

Тяжелые скрипы арбы в тишине,

И, в мирном и медленном лунном огне,

Анания, и волы, и Атени…

1949

Олени на гумне. Перевод Б. Ахмадулиной

Я молод был. Я чужд был лени.

Хлеб молотил я на гумне.

Я их упрашивал:

«Олени!

Олени, помогите мне!»

Они послушались. И славно

работали мы дотемна.

О, как смеялись мы, как сладко

дышали запахом зерна!

Нас солнце красное касалось

и отражалось в их рогах.

Рога я трогал — и казалось,

что солнце я держу в руках.

Дома виднелись. Их фасаду

закат заглядывал в лицо.

И вдруг, подобная фазану,

невеста вышла на крыльцо.

Я ей сказал:

«О, совпаденье!

Ты тоже здесь? Ты — наяву?

Но будь со мной, как сновиденье,

когда засну, упав в траву.

Ты мне привидишься босая,

босая на краю гумна.

Но, косы за плечи бросая,

ты выйдешь за пределы сна.

И я скажу тебе:

„Оденем

оленям на рога цветы.

Напьемся молоком оленьим

иль буйвольим — как хочешь ты“».

Меж тем смеркается, и вилы

крестьянин прислонил к стене,

и возникает запах винный,

и пар клубится на столе.

Присесть за столик земледельца,

и, в сладком предвкушенье сна,

в глаза оленьи заглядеться,

и выпить доброго вина…

1948

89. У истоков Лиахви. Перевод М. Луконина

Лиахви — мощь,

Безумная Лиахви.

Река у древней Картли на груди.

А ну в ворота гор

С размаху ахни,

Все дремлющие горы разбуди!

Иди ко мне

И удостой удара,

Чтобы мне сердце вал твой оплескал.

Ты исполинов нянчила недаром.

Кто ты —

Рыданье замков?

Слезы скал?

Всесильная Лиахви,

Это ты ли

Снегами шапки гор разоткала?

Хочу, чтобы меня с разгона били

Твои валы.

Я буду как скала.

Кочевникам, Лиахви,

Печенегам

Не ты ль точила грозные клинки?

Мое лицо обрызгано разбегом

Твоей волны,

Летящей напрямки.

Лиахви, слушай,

Я еще исторгну

Песнь о тебе.

Ты — Грузии слеза.

Дай мне проникнуть к твоему истоку,

Потом опять пойду на полюса.

Не раз в твоей опасной крутоверти

Бывал.

И заплывал в водоворот.

Взмывал в бессмертье,

                                     был в когтях у смерти,

Опять иду к тебе со всех широт.

Пешком пришлось сквозь заросли пробиться,

Сквозь горы необычной вышины.

Кувшины, что тебе посвящены,

Твоей волной готовятся напиться;

Мои поля

Тобой орошены.

1953

РОДНЫЕ БЕРЕГА

90. Диоскурия. Перевод Е. Евтушенко

Гудело море и гудело —

непобедимый нелюдим.

То неожиданно седело,

то становилось молодым.

И всадник с бурею во взоре

на склоне пасмурного дня

его увидел, это море,

сошедши с красного коня.

Вдыхал он гул прибоя мерный.

Сверкала сабля на боку,

и след решительный и нервный

чертила шпора по песку.

В лицо с размаху море било.

Он в плен, как музыкой, был взят…

Когда, когда всё это было?

Две тыщи лет тому назад.

Другие дни, года другие,

другие на песке следы…

Но я прошу, Диоскурия,

дай мне своей живой воды!

Воспоминания в смятенье

бегут, бегут ко мне на зов,

как голубые эти тени

от белоснежных парусов.

Как волны бурные игристы!

Над ними песни, шепот, смех…

Абхазцы, лазы и эгрисцы —

хватило моря нам на всех!

И, как когда-то всадник первый,

счастливый, к морю я бегу,

дышу серебряною пеной

и надышаться не могу.

И капли на щеках морские,

и долго-долго я стою,

и я пою Диоскурию,

пою, как молодость свою!

1950

91. Моряки и летчики. Перевод П. Антокольского

У моря, загорелы и крепки,

сидели летчики и моряки.

Война их опалила и прожгла.

И вот они столпились вкруг стола.

И тени их лежали на волне,

как облака в полдневной вышине.

В соленых брызгах, в пене облаков

шел праздник летчиков и моряков.

И глаз их зорких светлая лазурь

еще темнела от недавних бурь.

Над ними туча грозная плыла.

Но дума их была уже светла,

как отблеск звезд, как отсвет голубой

прибрежной гальки, брошенной в прибой.

Они играли мирно в домино.