Стихотворения и поэмы - [18]

Шрифт
Интервал

Голос друга несуровый,
Что поет меж гор родимых
О бойцах непобедимых!
1938

12. Сванская колыбельная. Перевод П. Петренко

Спи, сердечко,
Спи, нанил,
чтоб во сне
набраться сил!
Вдоль Ингури
мишка бурый
бродит ночью.
Спи, нанил!
Утром рано
солнце встанет
и прохладного тумана
наверху раскинет сети!
Чтобы ты вершины эти
полюбил, как я любила,
рано разбужу нанила.
Сладко спи,
родимый сын
затуманенных вершин.
Спи! В Ушгуле
мил восход,
комсомол
нанила ждет.
В сене так тепло тебе.
Я целую лобик потный.
Будешь храбрым ты в борьбе,
будешь доблестный охотник.
Станешь коши надевать,
чтобы дебри гор изведать.
И когда-то скажешь:
«Мать!
Нынче я убил медведя,
и орел в пути лихом
задевал меня крылом.
Горы в страхе полегли,
и орлы кричат вдали».
Коль охотиться не станешь,
грамотеем стань, мой сын,
и ушгульские туманы
ты проймешь пером своим.
То, чего нам недостало,
на бумаге разберешь.
Слышишь, как грохочут скалы?
В хриплой песне — гром и дождь.
Будешь вместе с молодыми
привыкать к громам большим.
Горы высоки —
над ними
на камнях,
на льду сидим.
Домик наш
некрепко сбит.
…Даже летом
бродит волк…
Слышишь ты,
как бык мычит?
Надо спать,
чтоб не быть слабым!
Набирайся, милый, сил!
Спи, пока далек восход, —
иль медведь сюда придет.
1929

13. Письмо с гор. Перевод А. Межирова

В Сванетию иду.
        Плутаю в облаках,
ветрам подставив грудь
        с пылающею раной.
Люблю тебя, люблю,
        никто не знает как,
никто не знает как
        в Сванетии туманной.
В Сванетию иду
        и думаю о том,
что вечный снег вершин
        поможет исцеленью
и что долинный зной
        высокогорным льдом
сумею остудить,
        пройдя тропу оленью.
Мой путь пересекла,
        заливисто трубя,
игривая река,
        стремнина вихревая.
Над пропастью цветок,
        похожий на тебя,
к нему не подойдешь —
        но я его срываю.
Вспорхнув над ивняком,
        метнулась птица ввысь, —
я опустил глаза,
        чтоб не следить за нею.
Но прежние мечты
        в душе отозвались,
и думы о тебе
        зажглись еще сильнее.
В Сванетии
        меня
        ты бьешь, как птицу, влет,
застреленный тобой,
        я падаю, как птица.
Долинную жару
        высокогорный лед
не в силах остудить —
        она во мне клубится.
В Сванетию тропа
        вторгается, как весть,
в раздумье облака
        толпятся над поляной.
Заоблачных вершин
        в Сванетии не счесть,
но ты — превыше всех
        в Сванетии туманной.
1929

14. По пути в Сванетию. Перевод Б. Ахмадулиной

Теперь и сам я думаю: ужели
по той дороге, странник и чудак,
я проходил?
Горвашское ущелье,
о, подтверди, что это было так.
Я проходил. И детскую прилежность
твоей походки я увидел.
Ты
за мужем шла покорная,
но нежность,
сиянье нежности взошло из темноты.
Наши глаза увиделись.
Ревниво
взглянул твой муж.
Но как это давно
случилось.
И спасла меня равнина,
где было мне состариться дано.
Однако повезло тому, другому, —
не ведая опасности в пути,
по той дороге он дошел до дому,
никто не помешал ему дойти.
Не гикнули с откоса печенеги,
не ухватились за косы твои,
не растрепали их.
Не почернели
глаза твои от страха и любви.
И, так и не изведавшая муки,
ты канула, как бедная звезда.
На белом муле, о, на белом муле
в Ушгули ты спустилась навсегда.
Но всё равно — на этом перевале
ликует и живет твоя краса.
О, как лукавили, как горевали
глаза твои, прекрасные глаза.
1958

15. Задуманное поведай облакам. Перевод Б. Ахмадулиной

А после — шаль висела у огня,
и волосы, не знавшие законов
прически, отряхнулись от заколок
и медленно обволокли меня.
Я в них входил, как бы входил в туман
в горах Сванетских, чтобы там погибнуть,
и все-таки я их не мог покинуть,
и я плутал в них и впадал в обман.
Так погибал я в облаке твоем.
Ты догадалась — и встряхнула ситом,
пахнуло запахом земным и сытым,
и хлеб ячменный мы пекли вдвоем.
Очаг дышал всё жарче, всё сильней.
О, как похожи были ты и пламя,
как вы горели трепетно и плавно,
и я гостил меж этих двух огней.
Ты находилась рядом и вокруг,
но в лепете невнятного наречья,
изогнутою, около Двуречья
тебя увидеть захотел я вдруг.
Чуть не сказал тебе я: «О лоза,
о нежная, расцветшая так рано…»
В Сванетии не знают винограда,
я не сказал. И я закрыл глаза.
Расстались мы. И вот, скорей старик,
чем мальчик, не справляюсь я с собою
и наклоняюсь головой седою,
и надо мной опять туман стоит.
Верни меня к твоим словам, к рукам.
Задуманное облакам поведай,
я догадаюсь — по дождю, по ветру.
Прошу тебя, поведай облакам!
1958

16. Альпинисты. Перевод В. Державина

Посвящаю семье Джапаридзе — известных альпинистов Советской Грузии

Передо мной не гаснут две вершины —
Я их люблю, они живут во мне, —
Два в облаках парящих исполина,
Тетнульд и Ушба в снежной седине.
Двух альпинистов две горы позвали,
И лег их след на синих ледниках.
Туман и стужу преодолевали,
Как туры настоящие, в горах.
Мне видится, как два отважных брата
Ступени по льду скользкому кладут.
Угрюмы горы, тучами объяты,
И высоту без боя не сдадут.
Укутались вершины снежной шубой,
Висит обвал в зловещей вышине.
С Тетнульдом грозным, со свирепой Ушбой
Они вступили в спор на крутизне.
Бушует снег, летит сухой, колючий,
И град шумит, и брата брат зовет.
«Эгей!» — звучит с Тетнульда из-за тучи.
Второй от Ушбы голос подает.
Два храбрых сердца да Тетнульд и Ушба…

Рекомендуем почитать
Стихотворения и поэмы

В книге широко представлено творчество поэта-романтика Михаила Светлова: его задушевная и многозвучная, столь любимая советским читателем лирика, в которой сочетаются и высокий пафос, и грусть, и юмор. Кроме стихотворений, печатавшихся в различных сборниках Светлова, в книгу вошло несколько десятков стихотворений, опубликованных в газетах и журналах двадцатых — тридцатых годов и фактически забытых, а также новые, еще неизвестные читателю стихи.


Белорусские поэты

В эту книгу вошли произведения крупнейших белорусских поэтов дооктябрьской поры. В насыщенной фольклорными мотивами поэзии В. Дунина-Марцинкевича, в суровом стихе Ф. Богушевича и Я. Лучины, в бунтарских произведениях А. Гуриновича и Тетки, в ярком лирическом даровании М. Богдановича проявились разные грани глубоко народной по своим истокам и демократической по духу белорусской поэзии. Основное место в сборнике занимают произведения выдающегося мастера стиха М. Богдановича. Впервые на русском языке появляются произведения В. Дунина-Марцинкевича и A. Гуриновича.


Стихотворения и поэмы

Основоположник критического реализма в грузинской литературе Илья Чавчавадзе (1837–1907) был выдающимся представителем национально-освободительной борьбы своего народа.Его литературное наследие содержит классические образцы поэзии и прозы, драматургии и критики, филологических разысканий и публицистики.Большой мастер стиха, впитавшего в себя красочность и гибкость народно-поэтических форм, Илья Чавчавадзе был непримиримым врагом самодержавия и крепостнического строя, певцом социальной свободы.Настоящее издание охватывает наиболее значительную часть поэтического наследия Ильи Чавчавадзе.Переводы его произведений принадлежат Н. Заболоцкому, В. Державину, А. Тарковскому, Вс. Рождественскому, С. Шервинскому, В. Шефнеру и другим известным русским поэтам-переводчикам.


Лебединый стан

Объявление об издании книги Цветаевой «Лебединый стан» берлинским изд-вом А. Г. Левенсона «Огоньки» появилось в «Воле России»[1] 9 января 1922 г. Однако в «Огоньках» появились «Стихи к Блоку», а «Лебединый стан» при жизни Цветаевой отдельной книгой издан не был.Первое издание «Лебединого стана» было осуществлено Г. П. Струве в 1957 г.«Лебединый стан» включает в себя 59 стихотворений 1917–1920 гг., большинство из которых печаталось в периодических изданиях при жизни Цветаевой.В настоящем издании «Лебединый стан» публикуется впервые в СССР в полном составе по ксерокопии рукописи Цветаевой 1938 г., любезно предоставленной для издания профессором Робином Кембаллом (Лозанна)