Стихотворения и поэмы - [16]

а вдобавок еще и ограблен.

Но искать не устану,

от поисков не отойду.

Каждый год по весне

лепестками белеющих яблонь

листья писем забытых

в твоем опадают саду.

1932

8. Прощание с молодостью. Перевод Б. Брика

Я помню дерево,

Чья жизнь отшелестела

Под топором отца

В дни юные мои.

Глухим стенанием

Подрубленное тело

Просило помощи

У матери-земли.

Во мгле предсмертия,

В томлении глубоком

С тех пор, усопший ствол,

Наследую тебе

И вижу, молодость

Теряя ненароком,

Что не поможет мне

Никто в моей судьбе.

Звенит листва твоя

В моих четверостишьях

О горькой участи,

Что людям суждена,

О том, что жизнь моя

Вершин достигла высших

И в двадцать восемь лет

Склоняется она.

Хотел я все мосты

Взорвать перед собою,

Пегаса вскачь пустить.

Оставить бытие…

Не наделили нас

И коркою сухою,

Пылающей мечты

Сломалось лезвие.

Хоть плакать мог, как все,

Когда-то я над этим

И сердце бередить

Певучею стрелой.

Но ты, печаль, была

Отвергнута столетьем

И голосом глухим

Влилась в ветряный вой.

Одушевленное,

Едва мерцает пламя,

Заржавели на мне

И шлем, и меч, и щит…

Так раненый орел

О землю бьет крылами,

Пока в смятении

Всех сил не истощит.

Кто взглянет холодно?

Кто горю не поможет?

Ведь фосфор песенный

В краю земном не част…

Но стороной пройдет

Какой-нибудь прохожий

И руку помощи

Мне в горе не подаст.

Что ж? Если так — умри,

Отрада молодая,

Умри, безумствуя,

Досадуя, скорбя,

Как буйволы вершин,

Что роют, умирая,

Рогами острыми

Могилу для себя.

Ты говоришь мне, стих,

Суровый и отважный:

«В кости недужной смерть

Гнездиться начала.

Так угасает день,

Как угасал вчерашний,

И так восходит он,

Как восходил вчера».

А если и любви,

Что есть по крайней мере,

Не оправдает жизнь —

Навек померкнет взор,

Как драма странная,

Умолкшая в партере,

Как бурей на море

Потопленный линкор,

Что ж? Если так — крепись,

Мой стих, мое созданье,

И, озарясь, звени,

Блестящий и стальной,

Чтоб раздались опять

И хохот и стенанья,

Чтобы сразить врага

Железною строфой.

С породистыми ты

Воспитан скакунами,

Ты, стих мой, — ветер, смерч —

Как хочешь, назови!

Со стен столетия

Свисающее знамя —

Огонь твоей, мой стих,

Пылающей крови.

Пускай изменчив ты,

Пускай грешишь порою

И предаешь меня,

Как пес, — да, предаешь,—

Но знаю, что спасешь

Меня в минуту боя,

Когда на жизнь мою

Враги отточат нож.

Скрепись, душа моя,

И бейся всё бесстрашней!

Скрепись же, кость, и ты!

Судьба еще щедра:

Не так темнеет день,

Как угасал вчерашний,

Не так восходит он,

Как восходил вчера.

Умри же, старина,

Умри во мне, седая,

Чтоб юность долгую

Познал я, жизнь любя,

Умри, как буйволы,

Что роют, умирая,

Рогами острыми

Могилу для себя!

Я вспомнил дерево,

Чья жизнь отшелестела,

Летами юная,

В родимой стороне.

И отзвучавший стон

Подрубленного тела

Изнеможением

Откликнулся во мне…

Что ж! Если так — крепись,

Мой стих, мое созданье,

И, озарясь, звени,

Блестящий и стальной,

И радуйся весне,

Преодолев стенанья,

Чтобы сразить врага

Железною строфой!

1930

9. Дорога. Перевод П. Антокольского

По рельсам, по степи, по знойной долине,

не оскудевая, как свист соловья,

летит она, в свивах бесчисленных линий,

прямая, ночная дорога моя.

Республика правды, труда и свободы!

За свистом, за степью, за цепью колес

вот желтое небо в кустах непогоды

орлами за мной из-за гор понеслось.

Всё мимо! Вот на поле мельницы сели,

руками дощатыми ветер ловя.

Вот поле за полем под звон карусели

сменяется, как ритурнель соловья.

Всё мимо! Кавказ уже кончился. Каспий

лежит позади. Протянулись в струну

огни за окном. Набирает их наспех

задымленный в трубах Ростов-на-Дону.

Кто скажет, кто помнит историю боя,

историю гордых боями годин,

где пляшет Азова лицо голубое

и морщится рябью весенних путин?

Вот в окнах проносится старая церковь,

у поля подкошенная на краю.

И вечер.

             И вечер, на взморье померкнув,

смывает осеннюю краску свою.

Большая страна, где свобода и труд

решают, что сбудется, в будущем кроясь.

Какие бои человечество ждут, —

а сколько, а сколько их было…

                                                   Но поезд

гудком запевает. Но из-под колес,

сминаясь, опять выпрямляются степи.

И трутся рессоры, и лязгают цепи.

И снова — гудок, доводящий до слез.

А горы-то в Грузию, видно, вернулись.

Дороги вперед устремляются все.

Дорога летит в лихорадочном пульсе,

несется страна в первозданной красе.

Ты, родина всех человеческих стран,

ты, родина радости, здравствуй, Россия!

Какими дорогами ни колеси я,

найду по морям, по полям, по кострам,

по горным тропам, за Азовом и Понтом

глаза золотые от хлеба твои,

и кожу, покрытую бисером потным,

и чащу, где льются в ночи соловьи.

Где рельсы и свищут, и льются, и стелют

огни по уже пролетевшим огням,

где конь мой Мерани ныряет в метели

в безжалостной жадности к будущим дням.

1927

ПРОПУСТИ МЕНЯ, ГОРА!

10. Комсомол в Ушгуле. Перевод Б. Пастернака

Дико в укрытом горами Ушгуле.

Мести обычай жив в нем доныне.

Грязь вековую в круг свой замкнули

сонные башни мглистой твердыни.

Ни телеграфа, ни почты в Ушгуле.

Не услыхать ему нашего слова.

Век лишь Ингури тут карауля,

жить стороною от мира живого.

Доступа нет ниоткуда. Заминка,

под ноги взглянешь — и копчено, крышка.

Страшным зигзагом змеится тропинка

и пропадает, как молнии вспышка.

Книг и газет не найти и в помине,

нечем очистить разум от дури.

Горы и горы, и в их котловине —