Стихотворения и поэмы - [31]

И кипарисы над камнями тут,

Как бы мечи трехгранные, взвилися,—

И горы ими отдают салют.

1935

Перевод Н. Ушакова

4 РОДНИК

К 1500-ЛЕТИЮ ТБИЛИСИ

Измученный вонзившейся стрелою,

Олень с трудом достиг мохнатых круч,

Где из глубин точился дымный ключ,

Клокочущий целебною водою.

Подставил рану под струю тепла,

И прежняя стремительная сила

Вновь по усталым мышцам потекла

И слабнущее сердце укрепила.

Олень поднялся. Прежний трубный звук

Унесся к синим горным гребням в дали,

И, видя это чудо, Горгасали

Послушно опустил свой прыткий лук.

Но, удали своей ища исхода,

Он городу велел немедля встать,

Где горы дарят воду-благодать,

Горячую, как нрав его народа.

Прошли века, но до тех пор, пока

Первооснова гор не охладела,

Ключи в духмяных логах Сакартвело

Живут и будут жить еще века.

Но никогда еще, Тбилиси древний,

Обильные целебные ручьи

Такою силой, щедрой и напевной,

Не вспаивали мускулы твои.

И, словно герб твой, вижу я воочью

Оленя, что взметнулся с вольных гор

В грядущих дней распахнутый простор,

Навстречу солнцу, жизни средоточью.

1958

Перевод Ал. Ал. Щербакова

39–41. УЗБЕКИСТАНСКИЕ СТИХИ

1 САДОВНИК

Крик бирюзовых птиц, шакалов тонкий плач,

Арыков плещущих недолгая прохлада,

Тяжелой башнею чернеет карагач,

Дарит благая тень прохожему отраду.

С деревьев тутовых слетают вниз плоды,

Струясь, подобно сладкому дождю, бесшумно.

Вот тут бы путникам усталым у воды

Присесть на коврике и отдохнуть бездумно.

И гостя пришлого встречает добрый люд,

Узбек произнесет «салям» и усмехнется.

Растают ягоды на теплой меди блюд,

Из ковшика вода студеная прольется.

Степенно кланяясь, привстанет аксакал,

И к сердцу верному прижмет он руку, стоя,

И горьковатого зеленого настоя

Предложит он испить из маленьких пиал.

Как живы и ловки, как стройны хлопкоробы,

Как ладно скроены, — они такие все.

Таков и этот дед, мудрец высоколобый,

Садовник наш в земной, изысканной красе.

Почтителен и строг во вдумчивых расспросах —

О тружениках нив, идущих впереди,

О волжских яблоках, о киевских колхозах,

Он завершает речь строфою Саади:

«Будь волос шелковинкой или еще слабей,—

Когда сплетен с другими, он крепче всех цепей».

И он волнуется. И речь, исполнясь лада,

В двустишья вкована, им отдана во власть,

Она колышется, звенит, как лоно сада,

Когда плодам его пришла пора упасть.

Мы вслушиваемся, как в слове дышит страсть,

И в слове том — плода созревшего услада.

Он говорит, и мы стремимся всё сберечь,

Весь медью кованный раскат речитатива,—

В колхозный сад вошла спокойно, горделиво

Титана Фирдуси взволнованная речь.

Стих Тусского певца чеканкою украшен,

Раздумий Саади живой и мудрый лад,

Мотив Гафиза строен и изящен,—

Стихи, как добрый гость, вошли в колхозный сад.

Как вздох, как теплота, как трепетанье тела,

Как мысль, они росли в могучем старике.

И почва древняя цветами шелестела

И, как карнай, звучала вдалеке.

Сквозь речь колхозника соединяясь с краем,

На сотнях языков рождалась песня вновь,

Где строфам Пушкина, Гафизовым рубайям,

Шевченковым словам достойно мы слагаем

Навеки данные нам братство и любовь.

2 ТАНЦОВЩИЦА

Тамаре Ханум

Говорит Тамара Ханум:

«Сверкнула золотом шелков тугая пена,

И руки вскинулись, как языки огня,

И вновь, затрепетав, сникают постепенно,

И бубен дробно бьет, во мне самой звеня.

Я слышу ритм времен, — и женщина Египта

Проходит в лунной мгле моих ресниц густых,

И мой цветной наряд подобен манускрипту,

Где арабесками Гафиза вьется стих.

Бой бубна, словно клич далекий хорезмийца,

Смолкает медленно. Им до краев полна,

Я жду. И длинных труб звучание томится,

Как ветер пред грозой, как сонная волна.

В лесу звучаний тех, укрыта труб стволами,

Я вею и кружу цветочной бахромой.

Упасть, и прянуть вверх, и взвихриться, как

пламя,—

О повесть женщины! Садр[35] несказанный мой!

Я весь заветный мир и все уловки знаю

Немых, нерадостных праматерей моих.

Ведь и для них ревел когда-то зев карная,[36]

Ведь бубен плясовой метался и для них.

Они живут во мне тревожно и послушно,

Они хитры еще и всё ж побеждены.

Они идут ко мне из Согдианы душной,

Из глиняной Хивы, из влажной Ферганы.

Всё мастерство свое, всю творческую зрелость

Я в танец воплощу и плотью воспою

Счастливую любовь, работу, честь и смелость —

Рост человеческий в моем родном краю.

Звук триумфального высокого карная

Венчает танец мой — живи, расти, спеши!

Так я, танцовщица, о счастье возглашаю:

„О, повесть женщины! Песнь молодой души!“»

3 ГРОБНИЦА ТИМУРА

Крушил он мир, сметал народы,

Жег города и степь топтал,

Гнал он орду свою в походы

По вечным льдам кавказских скал.

К нему за барышом и лаской

Шли мутью вспененной реки

Купцы Ирана и Дамаска

И Генуи ростовщики.

Ветра пустынь над ним летели,

Вился он призраком кривым,

И — многорукий идол Дели

Во прах повергся перед ним.

Из глаза идола руками

Хан вырвал лучший диамант,

Швырнул в мешок и взял тот камень

В свой рыжегорбый Самарканд.

Пускай в сокровищницах скрыты

Подарки всех племен и стран,

Но лишь один кусок нефрита

Чтил, как свою святыню, хан.

Быть может, в черных рвах Турана

Иль в оползнях китайских гор

Нашли рабы в подарок хану

Зеленый камень — дивозор.

Бесплотный лунный отблеск стынет,

Глубины моря мреют в нем.

Мертвящий холод в сердце хлынет,

Лишь взглянешь в каменный излом.

Сквозь эту муть мертвеют дали