Стихотворения и поэмы - [32]

Бесследных войн, глухих смертей.

А хан обрел в его кристалле

Последний тщетный свой трофей.

И приказал он тот гнетущий

Зеленый камень забытья

Вбить над могилою грядущей,

Как бы печать небытия.

Всё кончилось — все смуты мира,

Весь ненасытный жар души.

Одна лишь прихоть Гур-Эмира

Торчит в кладбищенской глуши.

Зеленоватый, плоскоребрый —

Вот знак для будущих веков,

Исчерчен грамотой недоброй,

Словами древних языков.

И только в книге желтошкурой,

Меж ярких сказок без конца.

Найдешь ты повесть про Тимура,

Про век Железного Хромца.

Итак, не он, владыка-воин,

Принесший миру гнев и меч,

Бессмертья большего достоин,

Но этой древней книги речь.

Он — это смерть глухонемая.

В солончаках истерся след,

Где разрушитель шел, хромая,

Дорогой гибели и бед;

Где шел, хромая, тот лунатик

В бесплодных снах бесследных дел,

Чтоб орды слать и дальше гнать их,

Прорваться сквозь любой предел.

И торные дороги мира

В один тупик уперлись все,

Склеп развалился Гур-Эмира,

Упали башни медресе.

Истлев под толстым слоем пыли

Меж плит, развалин и лачуг,

Чернеет призрак черной были —

Хромца Железного бунчук.

И, как крыло зловещей птицы,

Как смерти хищная рука,

Вися над плесенью гробницы,

Гниют лохмотья бунчука.

На купол этой башни хмурой,

На всё, что гулко и мертво,

Ложится тенью Ленгтимура [37]

Тень злого знамени того.

Пускай под этой тенью ляжет

Кичливый самодержец тот,

Которому навек откажет

В бессмертной памяти народ.

1938

Перевод П. Антокольского

42. МАЛЬЧИК ИЗ ЧУФУТ-КАЛЕ [38]

И взгорье и солнце. Пустынность немая.

И мечется пыль желтоватой струей,

И дали, от пыли бледнея и тая,

Бескрасочно льются над сонной землей.

Растаяли краски, дороги и грани

В сухом колыханье гнетущего дня,

В полдневном изморе, в тяжелом тумане,

Который плывет, наполняя меня.

Внезапно сквозь желтое облако пыли

Возник неподвижно огромный утес,

Как сгусток тумана, как мрак в изобилье,

Где серое небо с землею слилось.

Он, как наковальня, возник из тумана

С тяжелою цепью, прибитой к нему.

Ту цепь создавала рука великана,

Теперь же она не нужна никому.

Унылая кузница денежной славы,

Оплот лихоимства, невольничий страх,

Твердыня погибшего града-державы,

Где правил купцов и рабов патриарх!

Пещеры, прорезав унылый песчаник,

Где некогда было людское жилье,

Зияли, как трубы. И башни трехгранник

Торчал над пещерами, словно копье.

Пал город, как витязь, людьми позабытый,

Сломил его голод, сглодала чума.

Разбились заслоны. Распались граниты.

Разрушились стены. Исчезли дома.

Остатки защитников, скудные верой,

В безвестность ушли. Как последний боец

Поднялся над древней стеной желто-серой

Крутящейся пыли неверный столбец.

Он взвился и вдруг безнадежно поникнул,

И то был конец. Тишина на стене.

Вот глыба свалилась, вот камешек скрипнул,

И эхо, как птица, летит в тишине…

И только на улицах в каменных плитах,

Пробитые много столетий назад,

Остались следы пешеходов забытых,

Когорт, колесниц, караванов и стад.

Немые следы поколений далеких

Вспахали шершавый зернистый гранит —

Ободья высоких колес крутобоких,

Стальные подковы арабских копыт,

Размашистый шаг молодого верблюда,

Короткие стуки копытцев осла,

Толпа, что по свету скиталась повсюду

И пыль отовсюду с собой принесла;

Голодных рабов истомленные ноги,

Побитые тернием русских степей,

Где греков, монголов и готов дороги

Лежали, чернее ременных плетей.

Сапог моряка, повидавший полсвета,

Башмак торгаша, поднимающий пыль,

Сандальи философа и правоведа,

Обернутый шерстью калеки костыль —

Все тут они вместе стучали, звенели,

Влеклись друг за другом, спешили, неслись,

Ползли на ступени, пороги, панели,

На площади рынков и к крепости ввысь,

Топтались на месте, бежали тревожно,

Смыкаясь в ряды, выступали в поход,

И след их поныне заметить возможно

На старых дорогах и возле ворот.

Подземные тюрьмы, пропахшие тленом,

Омылись дождями. Купеческий склад,

Устроенный тайно в подвале подземном,

Лишь мохом теперь да ужами богат.

И лишь полукружье надвратного свода,

Взлетев высоко, золотится вдали

Да плесенью тянет из мертвого входа.

Покой. Тишина. Усыханье земли.

И вдруг чей-то голос. Задорно и тонко,

Смакуя заученных слов перелив,

Выводит он с милым усердьем ребенка

Повсюду знакомый военный мотив.

И кто-то, видать, босоногий, бывалый,

Бежит по ступеням и топчет траву.

Вот он появился. «Откуда ты, малый?»

— «Откуда? Из школы. А здесь я живу».

Он волосом рыж, и веснушек довольно.

Как солнечный зайчик улыбка лица.

Мешочек для книжек и мелочи школьной.

«Я сторожа сын. Это — служба отца».

И мальчик рукою хозяйственно машет

На город-державу, на выступ горы.

Вот, дескать, хозяйство неважное наше,

Попробуй-ка место найти для игры!

Мальчонка в рубашке из синего ситца,

Живой, светлоглазый, курносый сынок!

Тебе, жизнелюбцу, подростку-счастливцу,

Он мал — этот древний пустой городок,

И старого мира тебе недостанет,

Как этого мертвого ныне плато,—

Тебя на дороги далекие тянет,

Которых досель не изведал никто.

Порыв жизнерадостный и животворный

Тебя понесет далеко по земле,

Курносый парнишка, веселый дозорный,

Мой маленький школьник из Чуфут-Кале!

1939

Перевод Н. Заболоцкого

43–45. БОРИСЛАВСКИЕ РАССКАЗЫ

1 НА ОКРАИНЕ БОРИСЛАВА

Я слышу, как гудят колонны

Лесов, как в долах отражен

И шепот елей утомленный,

И сосен медный перезвон…