Стихотворения и поэмы - [19]

Мой сад ращу: втыкаю ветки.

Она снисходит, чтоб в крокет

На молотке со мной конаться…

Надежды нет. Надежды нет.

Мне – только восемь. Ей – тринадцать.

Она в прогулку под луной

Свой зов ко взрослым повторила.

И я один тащусь домой,

Перескочив через перила.

Она с террасы так легко

Порхнула в сумерки, как птица…

Я ж допиваю молоко,

Чтоб ноги мыть и спать ложиться.

Куда ведет их путь? в поля?

Змеится ль меж росистых трав он?..

А мне – тарелка киселя

И возглас фройлен: «Шляфен, шляфен!»

А попоздней, когда уйдёт

Мешающая фройлен к чаю,

В подушку спрячусь, и поймёт

Лишь мать в раю, как я скучаю.

Трещит кузнечик на лугу,

В столовой – голоса и хохот…

Никто не знает, как могу

Я тосковать и как мне плохо.

Всё пламенней, острей в крови

Вскипает детская гордыня,

И первый, жгучий плач любви

Хранится в тайне, как святыня.

1936

Старый дом

Памяти Филиппа Александровича Доброва

    Где бесшумны и нежны

    Переулки Арбата,

Дух минувшего, как чародей,

    Воздвигнул палаты,

    Что похожи на снежных

          Лебедей.

    Бузина за решёткой:

    Там ни троп, ни дорог нет,

Словно в чарах старинного сна;

    Только изредка вздрогнет

    Тарахтящей пролёткой

          Тишина.

    Ещё помнили деды

    В этих мирных усадьбах

Хлебосольный аксаковский кров,

    Многолюдные свадьбы,

    Торжества и обеды,

          Шум пиров.

    И о взоре орлином

    Победителя-галла,

Что прошёл здесь, в погибель ведом,

    Мне расскажет, бывало,

    Зимним вечером длинным

          Старый дом.

    Два собачьих гиганта

    Тихий двор сторожили,

Где цветы и трава до колен,

    А по комнатам жили

    Жизнью дум фолианты

          Вдоль стен.

    Игры в детской овеяв

    Ветром ширей и далей

И тревожа загадками сон,

    В спорах взрослых звучали

    Имена корифеев

          Всех времён.

    А на двери наружной,

    Благодушной и верной,

«ДОКТОР ДОБРОВ» – гласила доска,

    И спокойно и мерно

    Жизнь текла здесь – радушна,

          Широка.

    О, отец мой – не кровью,

    Доброй волею ставший!

Милый Дядя, – наставник и друг!

    У блаженных верховий

    Дней начальных – питавший

          Детский дух!

    Слышу «Вечную память»,

    Вижу свечи над гробом,

Скорбный блеск озаряемых лиц,

    И пред часом суровым

    Трепеща преклоняюсь

          Снова ниц.

    В годы гроз исполинских,

    В страшный век бурелома

Как щемит этот вкрадчивый бред:

    Нежность старого дома,

    Ласка рук материнских,

          Лица тех, кого нет.

1950

* * *

За детство – крылатое, звонкое детство,

За каждое утро, и ночь, и зарю,

За ласку природы, за тихий привет Твой,

За всю Твою щедрость благодарю.

Когда на рассвете с горячих подушек

Соскакивал я для прохладной зари,

Ты ждал меня плюшем любимых игрушек

И плеском беспечным в пруду и в пыли.

Ты лил мне навстречу и свежесть и радость,

Азартный галдёж босоногих затей,

Ты мне улыбался за нежной оградой

Стихов, облаков и узорных ветвей.

Наставников умных и спутников добрых

Ты дал мне – и каждое имя храню, —

Да вечно лелеется мирный их образ

Душой, нисходящей к закатному дню.

И если бывало мне горько и больно,

Ты звёздную даль разверзал мне в тиши;

Сходили молитвы и звон колокольный

Покровом на первые раны души.

И радость да будет на радость ответом:

Смеясь, воспевать Твою чудную быль,

Рассыпать у ног Твоих перед рассветом

Беспечных стихов золотистую пыль.

1945

Материалы к поэме «Дуггур»

Окончание школы (1923 г.). Вальс

Всё отступило: удачи и промахи…

          Жизнь! Тайники отмыкай!

Веет, смеется метелью черемухи

          Благоухающий май.

Старая школа, родная и душная,

          Ульем запела… и вот —

Вальсов качающих трели воздушные

          Зал ослепительный льёт.

С благоволящим спокойствием дедушки —

          Старший из учителей…

В белом все мальчики, в белом все девушки,

          Звёзды и пух тополей.

Здравствуй, грядущее! К радости, к мужеству

          Слышим твой плещущий зов!

Кружится, кружится, кружится, кружится

          Медленный вихрь лепестков.

Марево Блока, туманы Есенина

          И, веселее вина,

Шум многоводного ливня весеннего

          Из голубого окна.

Кружево, – зеленоватое кружево,

          Утренний мир в серебре…

Всё отступило, лишь реет и кружится,

          Кружится вальс на заре.

1950

* * *

Я в двадцать лет бродил, как у́мерший.

Я созерцал, как вороньё

Тревожный грай подъемлет в сумерках

Во имя гневное твоё.

Огни пивных за Красной Преснею,

Дворы и каждое жильё

Нестройной громыхали песнею

Во имя смутное твоё.

В глуши Рогожской и Лефортова

Сверкало финок остриё

По гнездам города, простертого

Во имя грозное твоё.

По пустырям Дорогомилова

Горланило хулиганьё

Со взвизгом посвиста бескрылого

Во имя страшное твоё.

Кожевниками и Басманными

Качало пьяных забытьё

Ночами злыми и туманными

Во имя тусклое твоё.

И всюду: стойлами рабочими,

В дыму трущоб, в чаду квартир,

Клубился, вился, рвался клочьями

Тебе покорствующий мир.

1927—1950

Двенадцать Евангелий

Свежий вечер. Старый переулок,

Дряхлая церковушка, огни…

Там тепло, там медленен и гулок

Голос службы, как в былые дни.

Не войти ли?.. О, я знаю, знаю:

Литургией не развеять грусть,

Не вернуться к преданному раю

Тропарём, знакомым наизусть.

В самом детском, жалком, горьком всхлипе

Бесприютность вот такая есть…

Загляну-ка. —

                      Что это?.. Протяжный