Стихотворения и поэмы - [17]

Иль под шатер смиренномудрых ив.

3

Я жизнь любил – в приволье и в печалях,

И голос женщин, и глаза друзей,

Но широта в заупокойных далях

Ещё безбрежней, выше и полней.

Один лишь труд, любимый, светлый, строгий

Завет стиха, порученного мне,

Приковывал к горячей целине,

Как пахаря у огненной дороги.

Но если труд был чист – откуда ж страх?

Зачем боязнь пространств иного мира?

Ещё звучней оправданная лира

Вольёт свой голос в хор на небесах.

А если нет, а если мрак и стужу

Я заслужил – Отец наш милосерд:

Смерть не страшна, я с детства с нею дружен

И понял смысл её бесплотных черт.

4

Да, с детских лет: с младенческого горя

У берегов балтийских бледных вод

Я понял смерть, как дальний зов за море,

Как белый-белый, дальний пароход.

Там, за морями – солнце, херувимы,

И я, отчалив, встречу мать в раю,

И бабушку любимую мою,

И Добрую Волшебницу над ними.

Я возмужал. Но часто, как весна

Грядущая, томила мысль о смерти;

За гулом дней, за пеной водоверти

Страна любви была порой видна,

Где за чертой утрат и бездорожья

В долины рая проходила Ты —

Царица ангелов, Премудрость Божья,

Волшебница младенческой мечты.

5

Жизнь милая! за все твои скитанья,

За все блуждания благодарю!

За грозы, ливни, за песков касанье

На отмелях, подобных янтарю;

За игры детства; за святое горе

Души, влюблённой в королеву льдов;

За терпкий яд полночных городов,

За эту юность, тёмную как море.

Благодарю за гордые часы —

Полёт стиха средь ночи вдохновенной

В рассветный час мерцающей вселенной

По небесам, горящим от росы;

За яд всех мук; за правду всех усилий;

За горечь первых, благодатных ран;

За книги дивные, чьи строки лили

Благоухание времён и стран;

6

Благодарю за мрак ночей влюблённых,

За треск цикад и соловьиный гром,

За взор луны, так много раз склонённый,

С такой любовью, над моим костром;

За то, что ласковей, чем в сумрак бора

Живое солнце – луч духовных сил

Отец Небесный в сердце низводил

Сквозь волны ладана во мгле собора.

Благодарю за родину мою,

За нищий путь по шумным весям века,

За строгий долг, за гордость человека,

За смерть вот здесь, в нехоженом краю…

Ещё – за спутников, за братьев милых,

С кем общим духом верили в зарю,

За всех друзей – за тех, что спят в могилах

И что живут ещё – благодарю.

7

Я отхожу в безвестный путь мой дальний,

Но даль светла, – ясна вся жизнь моя…

В последний раз для радости прощальной

Являются далёкие друзья.

Любимейших, легендой голубою

Пятнадцать лет сопутствовавших мне —

Я вижу их: в домашней тишине,

В уютной комнате – предвечно-двое.

Иные спят. Иные, взор скрестя

С моей судьбою, бодрствуют в тревоге,

Серёжа М. проходит по дороге

К себе домой, о Моцарте грустя;

Два – под дождём алтайской непогоды,

И девушке в глаза глядит другой…

Расчёсывает косы цвета меда

Та, что была мне самой дорогой.

8

Ресницы опускаются. Туманно

Яснеет запредельная страна,

Лазурная, как воды океана,

И тихая, как полная луна.

Приветь меня, желанное светило!

Во царствии блаженных упокой…

Я вздрогнул: вопль – растерзанный, живой,

Вдруг зазвучал с неотразимой силой.

Откуда, чей?.. В душевной глубине

Зачем он встал, мой смертный час наруша?

Он проходил, как судорга, сквозь душу,

Он креп и рос – внутри, вокруг, во мне.

Вторая мать, что путь мой укрывала

От бед, забот, любовью крепче стен,

Что каждый день и час свой отдавала,

Не спрашивая ничего взамен.

9

Седые пряди – вопль всё глубже, шире,

Черты как мел, лицо искажено, —

Да, ей одной из всех живущих в мире

Перенести уход мой не дано.

Я цепенел, я плыл в оцепененье,

Но лик не таял, крик не умолкал, —

Ему навстречу властно возникал

Нежданный образ, чёткий, как виденье.

Моей поляны угол тёмный, куст,

За ним – трава, стволы, песок горячий…

Я ж днём глядел: там лес всё так же мрачен

И от следов живых созданий пуст.

Но всё яснел непобедимый образ,

Отпрянул бред, как рвущаяся ткань,

И чей-то голос, требующий, добрый,

Вдруг молвил твёрдо: – «Что ты медлишь?

           Встань!»

10

Удар сотряс сознание и тело.

Я поднял взгляд: прохладный, как вода,

Спешил рассвет – чуть лиловатый, белый, —

Для милосердья, а не для суда.

Неужто выход?.. но – куда?.. И разве

Могу я встать, искать, бороться вновь?

Мозг – как свинец, в ушах грохочет кровь,

Губ не разжать, весь рот подобен язве.

Бреду, шатаясь. Под листвой темно,

Но вон трава чуть-чуть примята шагом:

Косцов и баб веселая ватага

Когда-то здесь прошла давным-давно…

В последний раз на рубеже свободы

Я оглянулся на мой стог, лозу,

Я поднял взгляд на лиственные своды,

На рассветающую бирюзу.

11

Вставало солнце в славе самодержца.

Пора обратно, к людям, в жизнь – пора!

Но как бывает непонятно сердце,

Противочувствий тёмная игра.

Зачем мне ты, навязчивое чудо?

Я принял смерть; раздор страстей умолк,

Зачем же вновь брать этот горький долг —

Бороться, жить, стремиться в мир отсюда?

Зачем вот здесь, у тихого ствола,

В лесу Предвечного Упокоенья,

Огонь желанья и страстей горенье

Вода бессмертия не залила?

Я побеждал; я отходил покорно,

Ведь смерть права, бушуя и губя:

Она есть долг несовершенной формы,

Не превратившей в Божий луч себя.

12

Но в небесах, в божественном эфире,

Высокой радости не знать тому,

Кто любящих оставил в дольнем мире,

Одних, одних, на горе, плач и тьму.

Не заглушит надгробного рыданья,

Скорбь материнскую не утолит