Стихотворения и поэмы - [21]

Его, зажжённого самой Душой Народа,

Как горькая свеча на клиросе земном.

Смерть утолила всё. За раной гаснет рана,

Чуть грезятся ещё снега родных равнин…

Закат воспламенил мечети Тегерана

И в вышине запел о Боге муэдзин.

1936

Гумилёв

…Ах, зачем эти старые сны:

Бури, плаванья, пальмы, надежды,

Львиный голос далекой страны,

Люди чёрные в белых одеждах…

Там со мною, как с другом, в шатре

Говорил про убитого сына,

Полулёжа на старом ковре,

Император с лицом бедуина…

Позабыть. Отогнать. У ручья

Всё равно никогда не склониться,

Не почувствовать, как горяча

Плоть песка, и воды не напиться…

Слышу подвига тяжкую власть

И душа тяжелеет, как колос:

За Тебя – моя ревность и страсть.

За Тебя – моя кровь и мой голос.

Разве душу не Ты опалил

Жгучим ветром страны полудённой,

Моё сердце не Ты ль закалил

На дороге, никем не пройдённой?

Смертной болью томлюсь и грущу,

Вижу свет на бесплотном Фаворе,

Но не смею простить, не прощу

Моей Родины грешное горе.

Да, одно лишь сокровище есть

У поэта и у человека:

Белой шпагой скрестить свою честь

С чёрным дулом бесчестного века.

Лишь последняя ночь тяжела:

Слишком грузно течение крови,

Слишком помнится дальняя мгла

Над кострами свободных становий…

Будь спокоен, мой вождь, господин,

Ангел, друг моих дум, будь спокоен:

Я сумею скончаться один,

Как поэт, как мужчина и воин.

1935

Хлебников

Как будто музыкант крылатый —

Невидимый владыка бури —

Мчит олимпийские раскаты

По сломанной клавиатуре.

Аккорды… лязг… И звёздный гений,

Вширь распластав крыла видений,

Вторгается, как смерть сама,

В надтреснутый сосуд ума.

Быт скуден: койка, стол со стулом.

Но всё равно: он витязь, воин;

Ведь через сердце мчатся с гулом

Орудия грядущих боен.

Галлюцинант… глаза – как дети…

Он не жилец на этом свете,

Но он открыл возврат времён,

Он вычислил рычаг племён.

Тавриз, Баку, Москва, Царицын

Выплевывают оборванца

В бездомье, в путь, в вагон, к станицам,

Где ветр дикарский кружит в танце,

Где расы крепли на просторе:

Там, от азийских плоскогорий,

Снегов колебля бахрому,

Несутся демоны к нему.

Сквозь гик шаманов, бубны, кольца,

Всё перепутав, ловит око

Тропу бредущих богомольцев

К святыням вечного Востока.

Как феникс русского пожара

ПРАВИТЕЛЕМ ЗЕМНОГО ШАРА

Он призван стать – по воле «ка»!

И в этом – Вышнего рука.

А мир-то пуст… А жизнь морозна…

А голод точит, нудит, ноет.

О голод, смерть, защитник грозный

От рож и плясок паранойи!

Исправить замысел безумный

Лишь ты могла б рукой бесшумной.

Избавь от будущих скорбей:

Сосуд надтреснутый разбей.

1940

Могила М. Волошина

Прибрежный холм – его надгробный храм:

      Простой, несокрушимый, строгий.

Он спит, как жил: открытый всем ветрам

      И видимый с любой дороги.

Ограды нет. И нет ненужных плит.

      Земли наперсник неподкупный,

Как жил он здесь, так ныне чутко спит,

      Всем голосам её доступный.

Свисти же, ветер. Пой, свободный вал,

      В просторах синих песнью строгой:

Он в ваших хорах мощных узнавал

      Открытые реченья Бога.

Своею жизнью он учил – не чтить

      Преград, нагроможденных веком,

В дни мятежей не гражданином быть,

      Не воином, но человеком.

С душою страстной, как степной костёр,

      И с сердцем, плачущим от боли,

Он песню слил с полынным духом гор,

      С запевом вьюги в Диком поле.

И су́дьбы пра́вы, что одна полынь

      Сны гробовые осенила,

Что лишь ветрам, гудящим из пустынь,

      Внимает вольная могила.

1934

Семь стихотворений

Стансы

А. А.

Порой мне брезжила отрада

В простом, – совсем, совсем простом:

Подкрасться полночью из сада

И заглянуть в мой сонный дом.

Окно распахнуто. Гардины

Чуть зыблются… Весна легка,

И отсвет, тонкий, как седины,

Скользит на сумрак потолка.

Над абажуром старой лампы

Так тих светящийся венец,

Так мирны тёмные эстампы,

Ковров тяжёлый багрянец…

Так странно нов, манящ и светел

Знакомых книг над рядом ряд:

Ночь окунула в мягкий пепел

Их слишком праздничный наряд.

Как вы пленительны, как святы,

Друзья, взлелеянные мной —

Пенаты, добрые пенаты

Родимой комнаты ночной!

Чуть внятный шелест… Шаг… И светом

Вдруг сердце сладко залило:

Как будто в сонной синеве там

Взметнулось белое крыло.

Хрупка, светла, нежна, как иней,

Прошла по комнате она

И стихла в старом кресле синем

С шуршащей книгой у окна.

Вся жизнь полна блаженным ядом,

И изменяет стих певцу,

Чуть подойду с певучим ладом

К твоим глазам, – душе, – лицу.

А счастье – в чём? Под этим кровом

Из-под руки твой взгляд следить

И зовом беглым, лёгким словом

Твой отклик сразу пробудить.

1950

Так было

А. А.      

…Всё безвыходней, всё многотрудней

Длились годы железные те,

Отягчая оковами будней

Каждый шаг в роковой нищете.

Но прошла ты по тёмному горю,

Лёгкой поступью прах золотя,

Лишь с бушующим демоном споря,

Ангел Божий, невеста, дитя.

Расцвела в подвенечном уборе

Белой вишнею передо мной,

И казалось, что южное море

Заиграло сверкавшей волной.

С недоверием робким скитальца,

Как святынь я касался тайком

Этих радостных девичьих пальцев,

Озарённых моим очагом.

Гром ударил. В какой же ты ныне

Беспросветной томишься глуши, —

Луч мой, радость, подруга, – богиня

Очага моей тёмной души?

Оглянись: уже полночь разлуки

За плечами, и мрак поредел, —

Слышу издали милые руки

И наш общий грядущий удел.

И по-прежнему вишней цветущей

Шелестишь ты во сне для меня