Стихотворения и поэмы - [13]

Жизнь и смерть хороши.

Скоро дни свои брошу

В эту мягкую глубь…

Облегчи мою ношу.

Приласкай, приголубь.

1939

Из дневника

На день восьмой открылся путь чугунный,

Лазурных рельсов блещущий накал:

Они стремились на восток, как струны,

И синий воздух млел и утекал.

Зной свирепел, как бык пред стягом алым:

Базарный день всех поднял ото сна,

И площадь добела раскалена

Была перед оранжевым вокзалом.

То морс, то чай в трактире под окном

Я пил, а там, по светло-серой пыли,

Сновал народ и женщины спешили

За ягодами и за молоком.

Мужчины, женщины – все были смуглы,

И, точно абиссинское шоссе,

Следами пальцев, маленьких и круглых,

В глаза пестрили мостовые все.

По рынку ли, у чайных, у застав ли

Я проходил – народ кишел везде,

Был выходной, и множество из Навли

Брело на пляж: к воде! к воде! к воде!

Плоть жаловалась жаждою и потом.

Когда же звёзды блёклые взошли,

Я услыхал глухую дрожь земли,

Свисток и гул за ближним поворотом.

Восторг мальчишеской свободы есть

В гремящей тьме ночного перегона:

Не заходя в дремотный чад вагона,

На мчащейся его подножке сесть,

Сощурившись от острых искр и пыли,

Сжав поручень, пить быстроту, как хмель,

Чтоб ветром злым в лицо хлестали крылья

Ночных пространств – небес, озер, земель.

Как весело, когда поют колеса,

Здесь, под рукой, грохочут буфера!

Едва заметишь – мост, огни, откосы,

Блеск лунных рек, как плиты серебра,

А из лесов – протяжный, дикий, вкусный

Росистый дух с лужаек в глубине…

…Ход замедляется: навстречу мне

Душмяным мраком дышит пост «Неруссный».

Кто знает, чем волнует нашу кровь

Такой полет в двоящемся пространстве,

И что за демон безрассудных странствий

Из края в край нас гонит вновь и вновь.

Но хорошо таёжное скитанье

Холодным лязгом стали пересечь,

Всех токов жизни дрожь и трепетанье

Пить залпом, залпом и в стихе сберечь.

1936

Базар

Хрупки ещё лиловатые тени

И не окреп полуденный жар,

Но, точно озеро

в белой пене,

В белых одеждах

летний базар.

Мимо клубники, ягод, посуды,

Через лабазы, лавки, столбы,

Медленно движутся с плавным гудом,

С говором ровным

реки толпы:

От овощей – к раскрашенным блюдам,

И от холстины —

к мешкам

крупы.

Пахнут кошёлки из ивовых прутьев

Духом

нагретой солнцем лозы…

Площадь полна уже, но с перепутьев

Снова и снова

ползут

возы.

Лица обветренны, просты и тёмны,

Взгляд – успокаивающей голубизны,

Голос – неторопливый и ровный,

Знающий власть полевой тишины;

Речи их сдержанны, немногословны,

Как немногословна

душа

страны.

Если ты жизнь полюбил – взгляни-ка,

Как наливной помидор румян,

Как сберегла ещё земляника

Запах горячих хвойных полян!

Справа – мука, белоснежней мела,

Слева же – сливы, как янтари;

Яйца прозрачны, круглы и белы,

Чудно светящиеся изнутри,

Будто сам день

заронил в их тело

Розовый, тёплый

луч

зари.

Кто объяснит, отчего так сладко

Между телег бродить вот так

И отдавать ни за что украдкой

Рубль, двугривенный,

четвертак.

Может быть, требуют

жизнь и лира,

Чтобы, благоговеен и нем,

К плоти народа, как в тихие виры,

Ты, наклонясь, уронил совсем

Душу

в певучую

реку

мира,

Сам ещё не понимая, зачем.

1937

* * *

Не мнишь ли ты, что эгоизм и страх

Пустынников в трущобу уводили?

Кто б ни был прав, но в ангельских мирах

Дивятся лучшие их неприметной силе.

Нет, не забыл я страшные века,

Гнетущий пласт нужды, законов, быта,

Куда людская жгучая тоска

Была судьбой, как семя в прах, зарыта.

Когда от битв дымился каждый дол,

Когда бедой грозились злые дали,

Одни лишь схимники свой наивысший долг

Своею жизнью молча утверждали.

Хмель естества дотла испепелив,

Приняв в народе имя страстотерпцев,

Страданье твари – птиц, людей и нив

Они впитали целокупным сердцем.

Ушкуйник, смерд, боярин и купец

Их, как владык таинственных, просили

Внести за них сокровище в ларец —

В Незримый Кремль, в небесный Град России.

За грех царей, за буйства пьяных сел,

За кривду войн, за распри, за разруху,

Они за нас – за всех, за вся, за всё —

Несли страду и горький подвиг духа. —

В наш поздний век – кто смеет на Руси

Измерить мощь молитвы их смиренной,

Кто изъяснит, чья помощь в небеси

Её хранит над самою геенной?

Нет боле чуда? – Ложь! – Есть чудеса,

Я каждый миг их отголоскам внемлю,

Есть внутренний затвор, скиты, леса,

Есть тайные предстатели за землю.

Пусть многогранней стала вера их

И больше струй вмещает гибкий догмат,

Но древний дух всё так же твёрд и тих,

Необорим и грузом бед не согнут.

1950

* * *

Ткали в Китеже-граде,

Умудрясь в мастерстве,

Золочёные пряди

По суровой канве.

Вышивали цветами

Ослепительный плат

Для престола во храме

И для думных палат.

Но татарские кони

Ржут вот здесь, у ворот;

Защитить от погони

Молит Деву народ,

И на дно голубое,

В недоступную глушь,

Сходят чудной тропою

Сонмы праведных душ.

Там служенья другие,

У иных алтарей;

Там вершит литургию

Сам Исус Назарей…

Недовышит и брошен

Дивный плат на земле,

Под дождём и порошей,

В снежных бурях и мгле.

Кто заветные нити

Сохранил от врага —

Наклонитесь! падите!

Поцелуйте снега,

В лоне о́тчего бора

Помолитесь Христу,

Завершайте узоры

По святому холсту!

1950

Устье жизни

* * *

Поздний день мой будет тих и сух:

Синева безветренна, чиста;

На полянах сердца – тонкий дух,

Запах милый прелого листа.

Даль сквозь даль яснеет, и притин

Успокоился от перемен,

И шелками белых паутин

Мирный прах полей благословен.