Стихотворения (1927) - [2]

                      ям

                          на хилых грудя́х,

ходит,

          в петлицу

                          хризантемы вкрутя.

Изящные улыбки

                           настолько то́нки,

чтоб только

                  виднелись

                                   золотые коронки.

Коси́тся на косицы —

                                  стрельнуть за кем? —

и пошлость

                  про ландыш

                                    на слюнявом языке.

А

   в очереди

                   венерической клиники

читает

           усердно

                        «Мощи» Калинникова.

Таким образом

                        день оттрудясь,

разденет фигуру,

                           не мытую отродясь.

Зевнет

           и спит,

излюблен, испит.

От хлама

               в комнате

                              тесней, чем в каюте.

И это называется:

                             — Живем-с в уюте! —

Лозунг:

           — В ногах у старья не ползай! —

Готов

         ежедневно

                         твердить раз сто:

изящество —

                     это стопроцентная польза,

удобство одежд

                         и жилья простор.

МОЯ РЕЧЬ НА ПОКАЗАТЕЛЬНОМ ПРОЦЕССЕ ПО СЛУЧАЮ ВОЗМОЖНОГО СКАНДАЛА С ЛЕКЦИЯМИ ПРОФЕССОРА ШЕНГЕЛИ

Я тру

        ежедневно

                         взморщенный лоб

в раздумье

                  о нашей касте,

и я не знаю:

                   поэт —

                              поп,

поп или мастер.

Вокруг меня

                   толпа малышей, —

едва вкусившие славы,

а волос

            уже

                  отрастили до шей

и голос имеют гнусавый.

И, образ подняв,

                           выходят когда

на толстожурнальный амвон,

я,

   каюсь,

              во храме

                             рвусь на скандал,

и крикнуть хочется:

                               — Вон! —

А вызовут в суд,—

                              убежденно гудя,

скажу:

          — Товарищ судья!

Как знамя,

                 башку

                           держу высоко,

ни дух не дрожит,

                            ни коленки,

хоть я и слыхал

                         про суровый

                                             закон

от самого

               от Крыленки.

Законы

           не знают переодевания,

а без

        преувеличенности,

хулиганство —

                        это

                             озорные деяния,

связанные

                 с неуважением к личности.

Я знаю

           любого закона лютей,

что личность

                     уважить надо,

ведь масса —

                      это

                           много людей,

но масса баранов —

                                 стадо.

Не зря

          эту личность

                               рожает класс,

лелеет

           до нужного часа,

и двинет,

               и в сердце вложит наказ:

«Иди,

         твори,

                   отличайся!»

Идет

        и горит

                    докрасна́,

                                   добела́…

Да что городить околичность!

Я,

   если бы личность у них была,

влюбился б в ихнюю личность.

Но где ж их лицо?

                             Осмотрите в момент —

без плюсов,

                   без минусо́в.

Дыра!

         Принудительный ассортимент

из глаз,

            ушей

                     и носов!

Я зубы на этом деле сжевал,

я знаю, кому они копия.

В их песнях

                   поповская служба жива,

они —

          зарифмованный опиум.

Для вас

             вопрос поэзии —

                                         нов,

но эти,

           видите,

                       молятся.

Задача их —

                    выделка дьяконов

из лучших комсомольцев.

Скрывает

               ученейший их богослов

в туман вдохновения радугу слов,

как чаши

              скрывают

                             церковные.

А я

     раскрываю

                      мое ремесло

как радость,

                   мастером кованную.

И я,

      вскипя

                с позора с того,

ругнулся

              и плюнул, уйдя.

Но ругань моя —

                           не озорство,

а долг,

           товарищ судья.—

Я сел,

          разбивши

                          доводы глиняные.

И вот

        объявляется при́говор,

так сказать,

                  от самого Калинина,

от самого

               товарища Рыкова.

Судьей,

            расцветшим розой в саду,

объявлено

                 тоном парадным:

— Маяковского

                        по суду

считать

            безусловно оправданным!

БУМАЖНЫЕ УЖАСЫ

>(ОЩУЩЕНИЯ ВЛАДИМИРА МАЯКОВСКОГО)

Если б

           в пальцах

                            держал

                                        земли бразды я,

я бы

        землю остановил на минуту:

                                                      — Внемли!

Слышишь,

                 перья скрипят

                                     механические и простые,

как будто

               зубы скрипят у земли? —

Человечья гордость,

                                 смирись и улягся!

Человеки эти —

                          на кой они лях!

Человек

             постепенно

                               становится кляксой

на огромных

                    важных

                                 бумажных полях.

По каморкам

                     ютятся

                                 людские тени.