Стихотворения, 1884 г. - [34]

– «Так слушай: в верху высочайшей из башен

Ты завтра же первую бочку повесь!

Увидишь, что мигом сосуд этот весь

Наполнится золотом высшего сорта.

Прощай же, да помни услужливость черта!»

Контракт заключен. Граф остался один

И думает: «Буду ж я вновь господин!

Да только…» И дума в нем тяжкая бродит,

И к предков портретам он робко подходит.

Святые портреты! – Из рам одного

Мать с горьким упреком глядит на него,

Как будто сказать ему хочет: «Несчастный!

Ты душу обрек свою муке ужасной!»

А он отвечает: «Родная! Спаси!

У бога прощенья ты мне испроси!»

И вдруг вдохновение мысли счастливой

Зажглось у безумца в душе боязливой.

На башне условный сосуд помещен,

Да только – открытый с обеих сторон.

Граф думает: «Дело пойдет в проволочку,

Сам черт не наполнит бездонную бочку.

Была бы лишь бочка – условье одно.

Вот бочка! Я только ей выломил дно».

И только луч утра над миром явился –

Над бочкою дождь золотой заструился,

Стучит и звенит, но проходит насквозь;

Чертовское дело не споро, хоть брось!

Однако до среднего скоро карнизу

Вся золотом башня наполнится снизу,

А там, как до верхнего краю дойдет,

Проклятым металлом и бочку нальет.

«Эй, люди! Лопаты и грабли хватайте

И адские груды сметайте, сгребайте!»

Измучились люди, а ливень сильней –

И башня всё кверху полней и полней.

Трудящихся дождь металлический ранит,

И звонко по черепам их барабанит,

И скачет по их окровавленным лбам,

И прыщет в глаза им, и бьет по зубам,

Те в золоте вязнут, его разметая,

И давит, и душит их смерть золотая.

И, видя успех дела чертова, граф

«Родная, спаси!» – повторил, зарыдав,

Часовня откликнулась утренним звоном,

И рухнулась, башня со скрежетом, стоном

И с визгом бесовским, – и был потрясен

Весь замок, а граф вразумлен и спасен.

1859

Рифмоплет

Друзья! Средь жизненного поля

Своя у всякого судьба,

И рифмоплетствовать – есть доля

Иного божьего раба.

Друзья! Вы – люди деловые.

Я ж в деле – чуть не идиот,

Вы просто – мудрецы земные,

А я – безумный рифмоплет.

О да, вы правду говорите –

Я только рифмоплет. Увы!

Вы ж мудрецы, за не мудрите

И велемудрствуете вы.

Я только брежу всё, но внятен

И с мыслью связан этот бред,

А мудрый толк ваш непонятен,

Зане в нем смыслу часто нет.

Пишу стихи, читаю книги

И. так гублю всё время я,

А злость, ругательства, интриги

Предоставляю вам, друзья.

Дельцы, достойные почтенья!

Едва плетясь кой-как вперед,

Вам сплетни все и злосплетенья

Предоставляет рифмоплет.

Из вас, конечно, рифмоплетством

Себя никто не запятнал,

И каждый служит с благородством,

А я – с пятном, зато и мал.

Вы в деловых бумагах быстры,

Смекая, что к чему идет,

Зато вы метите в министры,

А я останусь – рифмоплет.

1859

Разбитый кумир

Скульптор, в восторге вдохновенья,

Волшебный образ изваял.

Народ, немой от изумленья,

Пред изваянием стоял,

И наконец главой поникнул

У мраморных кумира ног,

И в ослеплении воскликнул,

Молясь безумно: «Это – бог!»

А вождь страны, от искушенья

Народ желая отвратить,

Велел рабам без сожаленья

Ломами статую разбить!

Сказал: «Да сгибнет изваянье!» –

И, раздробленное в куски,

Погибло светлое созданье

Скульптора творческой руки. –

И, над обломками кумира

Склоняясь мыслящим челом,

Стоял какой-то странник мира

В раздумье грустном и немом.

«Кто был преступнее, – он мыслил,

В груди тая свой горький плач, –

Народ, что камень богом числил,

Иль дивной статуи палач?»

1859

Знакомое место

Да! Вот они – знакомые места!

Я узнаю: вот улица кривая!

Вот – вся в горбах, в ущербах мостовая!

И вот она – разбитая плита

Близ ветхого, погнувшегося дома.

О! как она душе моей знакома

И как ее мне памятен излом!

Всё наизусть я вытвердил, как школьник:

Уступ, провал, и этот треугольник,

Здесь выбитый, с зазубренным углом,

И эту щель с ее глубоким мраком,

Идущую порывистым зигзагом,

Как будто бы когда-нибудь прошла

Здесь молнии сердитая стрела.

О, если б всё так сохранялось в мире,

Как эта щель! Прошли десятки лет.

Теперь она немного стала шире,

И более в ней перемены нет.

По-прежнему, чернея и зевая,

Она глядит, как летопись живая

С изображеньем верным одного

Старинного паденья моего.

Когда-то здесь так повредил я ногу,

Что и теперь хромаю понемногу,

А тут жила… предмет любви моей.

Я шел туда, я торопился к ней,

Шел бойкими и крупными шагами,

И, чувствуя мой неземной удел,

Я на небо так пристально глядел,

Что ничего не видел под ногами

И – бух в провал! – И как страдал потом!

Страдал… Так что ж? Со всем чистосердечьем

Я вам скажу: хоть и остался хром,

Я и теперь горжусь моим увечьем.

Больной, я был могилы на краю,

Передо мной стоял духовный пастырь,

На рану воспаленную мою

Телесный врач накладывал мне пластырь,

И тут… Могу ль я этот миг забыть?

Она пришла больного навестить!

И я узрел небесное виденье,

Благословил стократ мое паденье,

И для меня осталась ты свята,

Заветная разбитая плита!

Хоть щель твоя теперь немного шире,

Но если б всё так сохранялось в мире!

1859

В деревне

Нива зеленым ковром покрывается,

Всё так роскошно цветет,

Солнышко ярче, весна улыбается…

Птичка так сладко поет,

Всем как-то весело, всё оживилося,

Грустно лишь мне одному.

Сердце заныло и тяжко забилося, –

Жду из Парижа жену.

Март 1859

Усадьба Киньгрусть

Ф. Н. Глинке

Когда в какой-то мгле печальной

Недобрый дух меня мутил,

Вдруг Иов твой многострадальный