Стихотворения, 1884 г. - [3]

В краю, где, касаясь творений начала,

Рассевшийся камень, прохваченный мхом,

Торчит над разинутой пастью провала

Оскаленным зубом иль голым ребром;

Где – в скудной оправе, во впадине темной,

Средь камней простых и нахмуренных гор

Сверкает наш яхонт прозрачный, огромный –

Одно из великих родимых озер;

Где лирой Державин бряцал златострунной,

Где воет Кивача «алмазна гора»,

Где вызваны громы работы чугунной,

Как молотом божьим – десницей Петра;

Где след он свой врезал под дубом и сосной,

Когда он Россию плотил и ковал –

Державный наш плотник, кузнец венценосный,

Что в деле творенья творцу помогал, –

Там, други, по милости к нам провиденья,

Нам было блаженное детство дано

И пало нам в душу зерно просвещенья

И правды сердечной святое зерно.

С тех пор не однажды весна распахнулась

И снова зима пролегла на Руси!

Не раз вокруг Солнца Земля повернулась

И сколько вращалась кругом на оси!

И сколько мы с ней и на ней перемчались

В сугубом движенье, по жизни – вперед!

Иные уж с пылкими днями расстались,

И к осени дело! И жатва идет.

Представим же колос от нивы янтарной,

Который дороже весенних цветов, –

Признательность, други, души благодарной –

Один из прекрасных, чистейших плодов.

Пред нами единый из сеявших семя;

На миг пред своими питомцами он;

Созрелые дети! Захватим же время

Воздать ему вкупе усердный поклон!

И вместе с глубоким приветом рассудка

Ему наш сердечный привет принести

В златую минуту сего промежутка

Меж радостным «здравствуй» и тихим «прости»

И родине нашей поклон и почтенье,

Где ныне, по стройному ходу годов,

За нами другое встает поколенье

И свежая зреет семья земляков, –

Да здравствует севера угол суровый,

Пока в нем онежские волны шумят,

Потомками вторится имя Петрово

И бардом воспетый ревет водопад!

13 февраля 1841

Ты холодна

Авдотье Павловне Гартонг

Тебе не нужно звонких слов,

Ни гимнов жертвенных поэта,

Ни звуков лестного привета –

Нет! И клянусь огнем стихов, –

С тех пор, как я тебя завидел

И петь и славить возлюбил, –

Тебя я лестью не обидел,

Пустой хвалой не оскорбил!

Чуждаясь неги бесполезной,

Тебе был внятен и не дик

Мой тяжкий ямб, мой стих железный

И правды кованый язык.

Я не хотел к тебе приблизить

Любви лукавую мечту

И вялой нежностью унизить

Суровой думы высоту.

Небес заветных в край лазурный

Себе полет я воспретил

И стон – порою слишком бурный –

Не раз в груди остановил.

Ты жизнь уму, а сердцу – кара, –

Знать, так назначено судьбой!

Ты холодна… но холод твой

Милей полуденного жара.

Устав от душной суеты,

Отрадно горю и томленью

Найти приют под свежей тенью

Твоей разумной красоты.

Тому, кто вырвется из ада

Житейских дел, где тяжело

Проклятьем сдавлено чело, –

Сладка эдемская прохлада!

Но если – к раю приведен –

Проникнуть вдаль помыслит он,

Отколь блаженства воздух пашет, –

Твой острый взор тогда над ним

Подъят, как меч, которым машет

Привратник рая – херувим!

Спасен, кто в сфере испытанья,

Испив твой взор, вкусивши речь,

Успел от вечного страданья

Остаток сердца уберечь!

Ты холодна… Так видит око!

Ты вся как мраморный кумир,

Но сердце женщины глубоко, –

В нем можно спрятать целый мир.

Трудна извитая дорога

К тому, что скрыто в этой мгле.

Тайн много на небе у бога,

Но тайны есть – и на земле!

23 февраля 1841

Подражание персидскому

Не мечи из-под ресницы

Стрел разящих на меня!

Под огнем твоей зеницы

Уж и так повержен я.

Ты красою всемогущей

Всех богаче в сей стране –

Я убогий, неимущий, –

Дай же милостину мне!

1842

Маленькой Женин

Вместо куклы в модном платье,

Женни, вот тебе занятье:

Я принес мои стишки!

Ждать ли мне за это ласки?

Рада ль ты? Горят ли глазки?

Шевелятся ли ушки?

Лепечи пока, малютка,

Рифмы легкие шутя!

Скоро будешь институтка,

Скоро вырастешь, дитя!

Расцветешь, как цвет махровый.

И к тебе – не знаю кто –

Уж поэт напишет новый,

И напишет уж не то!

Ты успеешь в той поэме

Тайну милую постичь;

Вспомни, Женни, в это время

Я уж буду старый хрыч

Иль косой саженью глубже

Буду тлеть в земле сырой.

Не забудь же – приголубь же

Хоть надгробный камень мой.

Пусть над ним головку склонит

Женни резвая слегка

И приветная рука

Ветку зелени уронит

На могилу старика!

1842

Калиф и Раб

Ум свой в думы погрузив,

За столом сидел калиф.

Пред владыкой величавым

Раб трепещущий его

Блюдо с пышущим пилавом

Опрокинул на него.

Грозен, страшен, как судьба,

Посмотрел он на раба;

Тот, готов расстаться с светом,

Прошептал полуживой:

«Рай обещан Магометом

Тем, кто гнев смиряет свой».

«Не сержусь», – сказал калиф,

Укрощая свой порыв.

Ободряясь, отирает

Раб холодный пот с чела.

«Рай – и тем, – он продолжает, –

Кто не памятует зла».

«Забываю». – Веселей

Стал калиф, а раб смелей:

«Надо в светлый рай для входа

И за зло платить добром».

– «Раб! Дарю тебя свободой

И осыплю серебром».

От восторга раб едва

Мог опомниться сперва,

Пораженный этим чудом, –

А калиф смотрел, признав

Самым вкусным сердцу блюдом

Опрокинутый пилав.

Между 1835 и 1842

На кончину А. Т. Корсаковой 11 декабря 1842 года

Она угасла – отстрадала,

Страданье было ей венцом;

Она мучительным концом

Достигла светлого начала.

Грустна сей бренной жизни глушь,

В ней счастья нет для ясных душ, –

Их мучит тяжко и жестоко

Невольный взгляд на море зла,

На вид ликующий порока

И света скучные дела, –

И, гордо отвергая розы

И жизни праздничный сосуд,