Стихотворения, 1884 г. - [17]

Какой ей в жизни путь судьбой определен?

Кто будет спутник ей? Кто будет этот он?

И мне хотелось бы не пошлые приветы

Ей дать в приданое, но добрые советы,

И на далекий путь снабдить ее притом

Дорожной грамотой, хранительным листом.

«О рок земной! Смягчись, – рукою всемогущей

Созданью нежному дай светлый день грядущий! –

Так с теплой просьбою взываю я к судьбе. –

Не изомни цветка, врученного тебе!

Злой бурей не обидь едва расцветшей розы!»

А там, от тихих просьб переходя в угрозы,

Я повелительно судьбе в глаза смотрю

И, пальцем ей грозя: «Так помни ж» – говорю,

Как будто бы она должна быть мне послушна,

А та на всё глядит спокойно, равнодушно.

Между 1850 и 1856

Чувство

Подумаешь: к чему все эти бури –

Гроза страстей? Мне так легко с тех пор,

Как на тебя упал мой бедный взор

И плавать стал очей твоих в лазури.

Мне кажется – я так тебя люблю,

Так хорошо мне было бы с тобою,

Так по себе, что я с моей судьбою

Поладил бы, и на душу мою

Сошла бы та спокойная отрада,

То тихое довольство добрых душ,

Которого не трогай, не нарушь –

И ничего уж более не надо!

Между 1850 и 1856

Я знаю

Я знаю, – томлюсь я напрасно,

Я знаю, – люблю я бесплодно,

Ее равнодушье мне ясно,

Ей сердце мое – неугодно.

Я нежные песни слагаю,

А ей и внимать недосужно,

Ей, всеми любимой, я знаю,

Мое поклоненье не нужно.

Решенье судьбы неизменно.

Не так же ль средь жизненной битвы

Мы молимся небу смиренно, –

А нужны ли небу молитвы?

Над нашею бренностью гибкой,

Клонящейся долу послушно,

Стоит оно с вечной улыбкой

И смотрит на нас равнодушно, –

И, видя, как смертный склоняет

Главу свою, трепетный, бледный,

Оно неподвижно сияет,

И смотрит, и думает: «Бедный!»

И мыслю я, пронят глубоко

Сознаньем, что небо бесстрастно:

Не тем ли оно и высоко?

Не тем ли оно и прекрасно?

Между 1850 и 1856

Смейтесь!

Еще недавно мы знакомы,

Но я уж должен вам сказать,

Что вы усвоили приемы,

Чем можно сердце потерзать;

Вы вникли в милое искусство

Пощекотать больное чувство,

Чтоб после, под его огнем,

Свои фантазии на нем

С прегармоническим расчетом

Так ловко, верно, как по нотам,

Слегка разыгрывать, смеясь, –

Везде вам музыка далась!

Вы проходили эту гамму, –

И, с страшной злостью вас любя,

В угоду вам, я сам себя

Готов поднять на эпиграмму.

Сквозь грани радужные призм

Смотреть уж поздно мне, конечно,

Да, сознаюсь чистосердечно:

Мои мечты – анахронизм.

О, смейтесь, смейтесь смехом явным!

Не правда ль – чувство так смешно?

Ему всегда иль быть забавным,

Иль жалким в мире суждено.

Простите! Я вернусь к рассудку…

Когда ж мы встретимся опять, –

Мы обратим всё это в шутку

И будем вместе хохотать.

Между 1850 и 1856

Сновидение (написано после посещения гостиниц)

Мне виделся сон – упоительный сон.

Мне снилось: из пыли враждебной

Чрез море и сушу я был унесен

И замок предстал мне волшебный.

Красиво смотрел он с своей высоты

На прелесть природы окрестной;

Лаская, его обнимали цветы

При блеске лазури небесной.

В фонтанах, в каскадах, под солнца лучом

Вода говорливо резвилась,

То била из грота студеным ключом,

То озером светлым ложилась, –

И птичка, взлетая, веселую трель

В пространстве небес выводила,

А в водном потоке играла форель

И стерлядь степенно ходила.

Роскошные виды со всех там сторон

Являлись несытому зренью,

Приветно кивали и ясень и клен

Ветвями с отрадною тенью.

Разумный владелец всё сам насадил,

Сам доброй рукою посеял,

И каждый иссохший сучок отделил,

И свежую ветку взлелеял, –

И с нежной заботой ходил он окрест,

Призыву хозяйства послушно,

И чудные виды пленительных мест

Указывал гостю радушно.

Всё было прекрасно! Но лучше всего,

Что там озаряла денница,

И лучше всех видов и замка того

Была того замка царица.

Живой, христианской, святой теплоты

Являлось в очах ее много,

И кроткого лика сияли черты

Глубокою верою в бога,

И ясно ее выражало чело

Дел добрых прекрасную повесть,

И сердцу при ней становилось тепло,

Целилась молитвою совесть.

Исчезнул мелькнувший мне сладостный сон,

Но сердце его сохранило, –

И думаю: «Более! как ясен был он!

Да, полно, во сне ль это было?»

Между 1850 и 1856

Прометей

Стянут цепию железной,

Кто с бессмертьем на челе

Над разинутою бездной

Пригвожден к крутой скале?

То Юпитером казнимый

С похитительного дня –

Прометей неукротимый,

Тать небесного огня!

Цепь из кузницы Вулкана

В члены мощного титана

Вгрызлась, резкое кольцо

Сводит выгнутые руки,

С выраженьем гордой муки

Опрокинуто лицо;

Тело сдавленное ноет

Под железной полосой,

Горный ветер дерзко роет

Кудри, взмытые росой;

И страдальца вид ужасен,

Он в томленье изнемог,

Но и в муке он прекрасен,

И в оковах – всё он бог!

Всё он твердо к небу взводит

Силу взора своего,

И стенанья не исходит

Из поблеклых уст его.

Вдруг – откуда так приветно

Что-то веет? – Чуть заметно

Крыл движенье, легкий шум,

Уст незримых легкий шепот

Прерывает тайный ропот

Прометея мрачных дум.

Это – группа нимф воздушных,

Сердца голосу послушных

Дев лазурной стороны,

Из пределов жизни сладкой

В область дольних мук украдкой

– Низлетела с вышины, –

И страдалец легче дышит,

Взор отрадою горит.

«Успокойся! – вдруг он слышит,

Точно воздух говорит. –

Успокойся – и смиреньем

Гнев Юпитера смири!

Бедный узник! Говори,

Поделись твоим мученьем

С нами, вольными, – за что

Ты наказан, как никто

Из бессмертных не наказан?