Стихотворения, 1884 г. - [10]

Новой властию какой –

Ты мечом иль всесвятыней

Покоряешь мир людской?

Нет! пленять наш ум и чувства

Призван к мирной ты судьбе,

Воссияла мощь искусства,

Власть изящного в тебе.

В Капитолий свой всечтимый

На руках ты Тасса мчал

И бессмертья диадимой

Полумертвого венчал.

Твой гигант Микель-Анжело

Купол неба вдвинул смело

В купол храма – в твой венец.

Брал он творческий резец –

И, приемля все изгибы

И величия печать, –

Беломраморные глыбы

Начинали вдруг дышать;

Кисть хватал – и в дивном блеске

Глас: «Да будет!» – эта кисть

Превращала через фрески

В изумительное: «Бысть».

Здесь твой вечный труд хранится,

Перуджино ученик,

Что писал не кистью, мнится,

Но молитвой божий лик;

Мнится, ангел, вея лаской,

С растворенной, небом краской

С высоты к нему спорхнул –

И художник зачерпнул

Смесь из радуг и тумана

И на стены Ватикана,

Посвященный в чудеса,

Взял и бросил небеса.

Рим! ты много крови пролил

И проклятий расточил,

Но творец тебе дозволил,

Чтоб, бессмертный, ты почил

На изящном, на прекрасном,

В сфере творческих чудес.

Отдыхай под этим ясным,

Чудным куполом небес!

И показывай вселенной,

Как непрочны все мечи,

Как опасен дух надменный, –

И учи ее, учи!

Покажи ей с умиленьем

Santo padre своего,

Как святым благословеньем

Поднята рука его!

Прах развалин Колизея

Чужеземцу укажи:

«Вот он – прах теперь! – скажи. –

Слава богу!» – Мирно тлея,

Бойня дикая молчит.

Как прекрасен этот вид,

Потому, что он печален

И безжизнен, – потому,

Что безмолвный вид развалин

Так приличен здесь всему,

В чем, не в честь былого века,

Видно зверство человека.

Пылью древности своей,

Рим, о прошлом проповедуй,

И о смерти тех людей

Наставительной беседой

Жить нас в мире научи,

Покажи свои три власти,

И, смирив нам злые страсти,

Наше сердце умягчи!

Чтоб открыть нам благость божью,

Дать нам видеть божество, –

Покажи над бурной ложью

Кротких истин торжество!

1852 или 1853

Его не стало (написано на смерть В. А. Каратыгина)

Его не стало… Нет светила русской сцены –

Первослужителя скорбящей Мельпомены.

Плачь, муза сирая, – его уж в мире нет.

Фингал, Донской, Ермак, Людовик, Лир, Гамлет,

Цари, что из гробов им к жизни вызывались,

Вторичной смертию все ныне в нем скончались. –

Здесь ревностный денщик великого Петра,

Там бешеный игрок, ревнивый мавр вчера,

Сегодня он – король, вождь ратный иль посланник,

А завтра – нищий, раб, безумец иль изгнанник,

Там в пышной мантии, а тут в лохмотьях весь,

Но истинный артист везде – и там, и здесь,

С челом, отмеченным печатаю таланта;

Везде в нем видел мир глашатая-гиганта,

В игре, исполненной и чувства и ума,

Везде он был наш Кин, наш Гаррик, наш Тальма,

Мне видится театр. Все полны ожиданья.

Вдруг – поднят занавес – и взрыв рукоплесканья

Раздался, – это ты, ты вышел, исполин!

Обдуман каждый шаг, ряды живых картин –

Его движения и каждый взмах десницы;

В бровях – густая мгла, гроза – из-под ресницы.

Он страшен. На лице великость адских мук.

В его гортани мрет глухих рыданий звук,

Волнуемая грудь всем слышимо клокочет,

И в хохоте его отчаянье хохочет.

Он бледен, он дрожит – и пена на устах,

И, судорожно сжав в трепещущих перстах

Сосуд с отравою, он пьет… в оцепененье

Следите вы его предсмертное томленье –

Изнемогает… пал… Так ломит кедр гроза.

Он пал, с его чела вам смотрит смерть в глаза,

Спускают занавес. Как бурные порывы:

«Его! Его! Пусть нам он явится! Сюда!»

Нет, люди, занавес опущен навсегда,

Кулисы вечности задвинулись. Не выйдет!

На этой сцене мир его уж не увидит.

Нет! – Смерть, которую так верно он не раз

Во всем могуществе изображал для вас,

Соделала его в единый миг случайный

Адептом выспренним своей последней тайны.

Прости, собрат-артист! Прости, со-человек!

С благословением наш просвещенный век

На твой взирает прах несуеверным оком

И мыслит: ты служил на поприще высоком,

Трудился, изучал язык живых страстей,

Чтоб нам изображать природу и людей

И возбуждать в сердцах возвышенные чувства;

Ты жег свой фимиам на алтаре искусства

И путь свой проходил, при кликах торжества,

Земли родимой в честь и в славу божества.

Середина марта 1853

Ф. Н. Глинке

Здравствуй, деятель и зритель

Многих чудных жизни сцен,

Музы доблестной служитель,

Наш поэт и представитель

Славных дедовских времен!

Знал ты время, ведал лета,

Как людьми еще был дан

В мире угол для поэта

И певец пред оком света

Чтил в себе свой честный сан.

В лоне мира – песнью мирной

Он страдальцев утешал,

На пиры – нес клик свой пирный,

В бранях – благовестью лирной

Доблесть храбрых возвышал.

Нес в величье он спокойном

Тяжесть дольнего креста, –

Пел ли радость гимном стройным –

Он глумленьем непристойным

Не кривил свои уста;

И не мнил он обеспечить

Беззаконный произвол –

В русском слове чужеречить,

Рвать язык родной, увечить

Богом данный нам глагол.

И над этой речью кровной,

Внятной призванным душам,

Не был вверен суд верховный

Дерзкой стае суесловной –

Дел словесных торгашам.

Грустных новостей в пучине

Мы, поэт, погружены,

Но от прежних лет доныне

Честно верен ты святыне

Благородной старины.

И за то своим покровом

Сохранил в тебе господь

Эту силу – звучным словом,

Вечно юным, вечно новым,

Оживлять нам дух и плоть.

Помню: я еще мальчишкой

Рылся в книжках, и меж них

За подкраденною книжкой

Поэтическою вспышкой

Зажигал меня твой стих;

Слух и сердце он лелеял, –