Стихотворения, 1838–1850 гг. - [11]

Точно, как в очи красавицы смотришь, и взору

Взором любви глубина отвечает, скрывая

Уды зубристое жало в загадочных персях.

Вдруг – задрожала рука – поплавок окунулся,

Стукнуло сердце и замерло… Выдернул: окунь!

Бьётся, трепещет на верном крючке и, сверкая,

Брызжет мне в лицо студёными перлами влаги.

Снова закинул… Уж солнце давно закатилось,

Лес потемнел, и затеплились божьи лампады —

Звёзды небесные, – ловля ещё продолжалась.

«Ваш я отныне, – сказал рыбакам я любезным, —

Брошу неверную лиру и деву забуду —

Петую мной чернокудрую светлую деву,

Или – быть может… опять проглянула надежда!..

Удой поймаю её вероломное сердце —

Знаю: она их огня его бросила в воду.

Ваш я отныне – смиренный сотрудник – ваш рыбарь».

Могила любви

В груди у юноши есть гибельный вулкан.

Он пышет. Мир любви под пламенем построен.

Чредой прошли года; Везувий успокоен,

И в пепле погребён любовный Геркулан;

Под грудой лавы спят мечты, тоска и ревность;

Кипевший жизнью мир теперь – немая древность.

И память, наконец, как хладный рудокоп,

Врываясь в глубину, средь тех развалин бродит,

Могилу шевелит, откапывает гроб

И мумию любви нетленную находит:

У мёртвой на челе оттенки грёз лежат;

Есть прелести ещё в чертах оцепенелых;

В очах угаснувших блестят

Остатки слёз окаменелых.

Из двух венков, ей брошенных в удел,

Один давно исчез, другой всё свеж, как новый:

Венок из роз давно истлел,

и лишь один венок терновый

На вечных язвах уцелел.

Вотще и ласки дев и пламенные песни

Почившей говорят: восстань! изыдь! воскресни!

Её не оживят ни силы женских чар,

Ни взор прельстительный, ни уст румяных лепет,

И электрический удар

В ней возбудит не огнь и жар,

А только судорожный трепет.

Кругом есть надписи; но тщетно жадный ум

Покрывшую их пыль сметает и тревожит,

Напрасно их грызёт и гложет

Железный зуб голодных дум,

Когда и сердце их прочесть уже не может;

И факел уронив, и весь проникнут мглой,

Кривляясь в бешенстве пред спящею богиней,

В бессильи жалком разум злой

Кощунствует над древнею святыней.

О, если б

О, если б знал я наперёд,

Когда мой смертный час придёт,

И знал, что тихо, без терзанья,

Я кончу путь существованья, —

Я жил бы легче и смелей,

Страдал и плакал веселей,

Не только б жизнь мою злословил,

И постепенно бы готовил

Я душу слабую к концу,

Как деву к брачному венцу;

И каждый год, в тот день известной.

Собрав друзей семьёю тесной

И пеня дружеский фиал,

Себе я сам бы отправлял

Среди отрадной вечеринки,

В зачёт грядущего поминки,

Чтобы потом не заставлять

Себя по смерти поминать.

В последний год, в конце дороги,

Я свёл бы все свои итоги,

Поверил все: мои грехи,

Мою любовь, мои стихи,

Что я слагал в тоске по милой

(Прости мне, боже, и помилуй!),

И может быть ещ5е бы раз,

Припомнив пару чёрных глаз,

Да злые кудри девы дальной,

Ей брякнул рифмою прощальной.

Потом – всему и всем поклон!

И, осмотрясь со всех сторон,

В последний раз бы в божьем мире

Раскланялся на все четыре,

Окинул взором неба синь,

Родным, друзьям, в раздумьи тихом

Сказал: не поминайте лихом!

Закрыл бы очи – и аминь!

Напрасные жертвы

Степенных мудрецов уроки затвердив,

Как вредны пламенные страсти,

С усилием я каждый их порыв

Старался покорить рассудка грозной власти;

С мечтой сердечною вступая в тяжкий спор,

Я чувству шёл наперекор,

И может быть порой чистейшее участье

Созданий, милых мне, враждебно отвергал,

И где меня искало счастье —

Я сам от счастья убегал.

Рассудок хладный! – долго, строго

Я не без горя, не без слёз

Тебе служил, и много, много

Кровавых жертв тебе принёс;

Как в тайну высшего искусства,

Я вник в учение твоё —

И обокрал святыню чувства,

Ограбил сердце я своё;

И там, где жизнь порывом сильным

Из тесной рамы бытия

Стремилась выдвинуться, – я

Грозил ей заступом могильным,

И злой грозой поражена

Стихала грустная она.

За жертвы трудные, за горькие лишенья

Ты чем мне заплатил, холодный, жалкий ум?

Зажёг ли мне во тьме светильник утешенья

И много ли мне дал отрадных светлых дум?

Я с роком бился: что ж? – Что вынес я из боя?

Я жизнь вверял тебе – и не жил я вполне:

За жизнь мою ты дал ли мне

Хотя безжизненность покоя?

Нет, дни туманные мои

Полны, при проблесках минутных,

Печальных гроз, видений смутных

И тёмных призраков любви.

Ответ (на доставшийся автору в игре вопрос: какой цветок желал бы он воспеть?)

Есть цветок: его на лире

Вечно б славить я готов.

Есть цветок: он в этом мире

Краше всех других цветов.

То цветок не однолетний:

Всё милее, всё приветней

Он растёт из года в год

И, пленяя всю природу,

По восьмнадцатому году

Дивной прелестью цветёт.

Поднимается он статно.

Шейка гибкая бела,

А головка ароматна,

И кудрява, и светла,

Он витает в свете горнем,

И мечтательно – живой

Он не связан грязным корнем

С нашей бедною землёй.

Не на стебле при дорожках

Неподвижно – одинок —

нет, на двух летучих ножках

Вьётся резвый тот цветок.

от невзгод зимы упрямой

Жизнь его сохранена

За двойною плотной рамой

Осторожного окна,

И, беспечный, он не слышит

Бурь, свистящих в хладной мгле:

Он в светлице негой дышит,

Рдеет в комнатном тепле.

Что за чудное растенье!

Тонок, хрупок каждый сгиб:

Лишь одно прикосновенье —

И прекрасный цвет погиб;

Увлекая наши взоры,

Слабый, ищет он опоры…

Но – смотрите: он порой,

Нежный, розово – лилейный

Дышит силой чародейной,