Стихийный дух - [15]

— Ну, лейтенант, желаю вам счастья. В самом деле, я и не думал, что вы так смелы и решительны. Вы перещеголяли вашего учителя.

Сгорая от гнева и стыда, не в состоянии произнести ни единого слова, я вырвался от него и пошел дальше. Майор захохотал мне вслед. Мне почудился в этом смехе насмешливый хохот самого сатаны…

В лесу, недалеко от роковых развалин, я заметил укутанную женскую фигуру, лежавшую под деревом; женщина громко говорила сама с собой. Я осторожно подкрался к ней и расслышал следующие слова:

— Он мой; он мой! О, небесное блаженство! Он выдержал последнее испытание. Если люди способны на такую любовь, что же без нее наше жалкое существование!

Ты догадываешься, что это была Аврора. Она отбросила складки покрывала. Сама любовь не могла быть прекраснее, благороднее! Нежная бледность ее щек и выражавший сладкую тоску взор разрывали мне душу от неведомого чувства. Я стыдился моих мрачных мыслей; но в то мгновение, как я хотел броситься к ее ногам, она исчезла, как облако. В то же время услышал я шорох в кустах, и из них вышел мой честный проказник Павел Талькебарт.

— Кой черт занес тебя сюда? — обратился я к нему.

— Ну нет, — возразил он, скорчив одну из гримас, хорошо знакомых тебе, — меня черт сюда не заносил, но встретиться с ним здесь нетрудно. Господин лейтенант изволили выйти так рано и позабыли захватить трубку и табак. Так я думал, как же ранним утром и на сыром воздухе. Моя тетка из Гента всегда говорила…

— Заткни свою глотку, болтун, и давай трубку, — крикнул я и взял у него зажженную трубку. Но едва мы прошли еще два шага, как Павел снова начал вкрадчивым голосом:

— Моя тетка из Гента всегда говорила, что гномам не следует доверять; в конце концов все они плуты и не менее, чем Инкубус или Сцедим, терзают сердце… Старая же кофейница Лиза здесь в предместье… ах, господин лейтенант, это и вам бы стоило посмотреть — она умеет отливать чудные цветы, животных и людей. «Пусть человек помогает себе, как умеет», — говаривала моя тетка из Гента… И я был вчера у Лизы и принес ей четверть фунта лучшего мокко… У нас тоже ведь есть сердце, а булочникова Дертхен прехорошенькая девушка, хотя в ее глазах есть что-то особенное, саламандровое…

— Что ты за чепуху городишь! — вскричал я в сердцах.

Павел помолчал, но спустя несколько минут начал снова:

— Да, Лиза все же благочестивая женщина… Так она говорила мне, глядя на кофейную гущу: нет никакой беды для Дерты, потому что саламандровое выражение в ее глазах происходит от пламени печи или от танцев; но что для меня, лучше оставаться холостым. Но вместе с тем, Лиза сказала, что один господин подвергается большой опасности. Саламандры — худшие из созданий, служащих дьяволу, чтобы заманивать к гибели людей, распаляя их страстью… Но нужно быть стойким и хранить Бога в сердце. Тогда я сам заглянул в кофейную гущу и увидел изображение, совсем походившее на господина майора О'Маллей.

Я приказал Павлу замолчать; но ты можешь себе представить, что я испытывал, слушая странные речи Павла, который неожиданно для меня оказывался посвященным в мою тайну и не менее неожиданно выказывал познания в кабалистике, которым он, вероятно, был обязан гадальщице на кофейной гуще… Я провел самый беспокойный день моей жизни. Вечером Павла невозможно было выгнать из комнаты, он постоянно возвращался за какими-нибудь делами. Наконец, когда около полуночи он должен был уйти, то сказал тихо, как бы творя про себя молитву:

— Храни Бога в сердце своем; помни о спасении своей души, и тебе удастся противостоять козням сатаны.

Я не могу описать тебе, до чего эти простые слова моего слуги потрясли мою душу. На меня они произвели просто ужасное впечатление. Но тщетны были мои старания не заснуть; я погрузился в то состояние тяжелого сна, в котором следует признать нечто сверхъестественное, вмешательство какого-нибудь неведомого принципа. Как и всегда, меня пробудило волшебное сияние. Аврора в полном блеске неземной красоты стояла предо мной и страстно протягивала ко мне руки. Но, точно начертанные огненными письменами, светились в душе моей набожные слова Павла.

— Уходи от меня, предательское порождение ада! — вскричал я.

Но в этот момент внезапно предстал предо мной громадный, выросший до великанских размеров ужасный О'Маллей и, пожирая меня глазами, в которых светился адский огонь, закричал:

— Не сопротивляйся, ничтожный человек, ты наш!

Мое мужество выдержало бы самые ужасные взгляды самого страшного призрака, но вид О'Маллея лишил меня чувств — и я беспомощно упал на пол.

Страшный треск пробудил меня из бесчувственного состояния, я ощутил, что меня охватили чьи-то мужские руки, и старался изо всех сил высвободиться из них.

— Господин лейтенант, да ведь это я! — сказал мне кто-то на ухо.

Это был мой верный Павел, старавшийся поднять меня с пола. Я предоставил себя в его распоряжение. Павел сначала не хотел рассказывать, как все случилось; но наконец сознался, таинственно улыбаясь, что он гораздо больше знал, чем я мог об этом думать, какой безбожной наукой соблазнял меня майор. Старая набожная Лиза все ему открыла. Он не пошел спать в эту ночь, но зарядил свое ружье и подслушивал у двери. Когда он услыхал мой громкий крик и последовавшее затем падение, то, несмотря на сильный страх, открыл запертую дверь и ворвался в комнату.