Стихийный дух - [13]

Теперь я опять перехожу к событиям, которых нельзя выразить словами, и ты должен их почувствовать. Я позабыл и «Влюбленного дьявола», и Биондетту; я думал только о своем терафиме. Целыми часами разглядывал я свою куколку, поставив ее на стол, и казалось, что любовный пыл, струившийся по моим жилам, подобно небесному огню Прометея, оживлял куколку, и от соблазнительных грез она вырастала. Но видение рассеивалось, как только я о нем думал, и к невыразимой муке, пронизывавшей мое сердце, присоединялся еще страшный гнев, побуждавший меня выбросить куколку, эту смешную, жалкую игрушку. Но как только я решался на это, по всем моим членам пробегал словно электрический удар, и мне казалось, что разлука с талисманом моей любви уничтожит меня самого. Я должен сознаться, что моя страстная греза, хотя она и относилась к стихийному духу, проявлялась также в различного рода двусмысленных снах из круга явлений окружавшего меня чувственного мира, и моя возбужденная фантазия часто подставляла то одну, то другую девушку вместо застенчивой саламандры, избегавшей моих объятий… Хотя я сознавал мою греховность и умолял заветную куколку простить меня за невольную неверность, но по ослаблению силы того удивительного настроения страстной любви, которое до глубины волновало мою душу, а также по некоторой болезненной пустоте моей души, я чувствовал, что не только отнюдь не приближался, но только удалялся от моей цели. И при всем этом стремления цветущего полной силой юноши точно смеялись и над моей тайной, и над моей борьбой. Я волновался при малейшем прикосновении каждой хорошенькой женщины и чувствовал, как щеки мои покрывала горячая краска стыда…

Случай снова привел меня в столицу. Я встретился там с графиней фон М., любезнейшей, красивейшей и притом кокетливейшей женщиной, из всех сиявших тогда в Б-ских кружках. Она обратила на меня свои взгляды, и настроение, в котором я находился, легко помогло ей завлечь меня в свои сети и под конец довело даже до того, что я открыл графине без утайки всю мою душу и даже показал ей сокровенное изображение, которое носил на груди.

— И что же, — перебил друга Альберт, — она не посмеялась над тобой и не назвала тебя одураченным мальчиком?

— О нет, — продолжал Виктор, — ничего подобного. Графиня выслушала меня с серьезностью, которая отнюдь не была свойственна ей, и когда я кончил свой рассказ, она стала заклинать меня со слезами на глазах отказаться от дьявольского искусства О'Маллея. Пожимая мои руки, заглядывая в мои глаза с выражением нежнейшей любви, она говорила о темной жизни адептов кабалистики с таким знанием дела, с такой основательностью, что я был немало этому удивлен. Но мое удивление достигло высшей степени, когда она стала называть майора безбожным, ужасным предателем за то, что, хотя я ему спас жизнь, он желал заманить меня к погибели при посредстве своего черного искусства. Потерпевший неудачу в жизни, подвергаясь опасности пасть под бременем тяжкого стыда, О'Маллей готов был застрелиться в тот момент, когда я вмешался в его жизнь и отсрочил самоубийство, о попытке которого он сожалел впоследствии, так как несчастье миновало. Графиня кончила заявлением, что если майор довел меня до душевной болезни, то она спасет меня от нее, и первым шагом к спасению должно послужить то, что я оставлю у нее в руках свою куколку. Я сделал это тем охотнее, что надеялся таким образом всего скорее отделаться от моих бесплодных терзаний. Графиня не была бы верна своей природе, если бы заставила своего любовника долго ждать и не поторопилась утолить с ним пламенную жажду любовных наслаждений. Так должно было случиться и со мной. Вскоре я должен был испытать высшее блаженство. Около полуночи меня ожидала у задней двери дворца доверенная служанка; она провела меня потайным ходом в комнату, которую, казалось, сам бог любви убрал для любовных радостей. Здесь должен был я дожидаться графиню. Почти без чувств от сладкого запаха тонких духов, которыми был пропитан воздух, дрожа от любви и желания, стоял я посередине комнаты. Как вдруг в глубину души моей проник, точно молния, чей-то взгляд…

— Как, — вскричал Альберт, — взгляд без каких-либо глаз? И ты ничего не видел при этом? Это опять нечто вроде видения без образа!

— Ты можешь считать это непостижимым, — продолжал Виктор, — что делать? Но никакого видения, ничего я не видел и однако, почувствовал, что на меня устремлен взгляд, а вместе с тем поднялась сильная боль в том месте, где сделал мне укол О'Маллей. В то же мгновение заметил я на каминной полке мою куколку. Я быстро ее схватил, бросился с нею из комнаты, потребовав с угрожающими жестами от перепуганной служанки, чтобы она меня выпустила, прибежал домой, разбудил моего Павла и приказал укладываться. На следующее утро я был уже на обратном пути в П.

В столице я провел несколько месяцев. Товарищи обрадовались неожиданному свиданию со мной, и я праздновал с ними целый день, так что только поздно вечером вернулся к себе домой. Я поставил свою милую, вновь обретенную куколку на стол и бросился, не раздеваясь, в постель, так как изнемогал от усталости. Вскоре, однако, во сне мне показалось, будто меня окружает какое-то лучистое сияние. Я проснулся, открыл глаза, и действительно, вся комната сияла волшебным блеском. Но, о, Творец небесный!.. На том самом столе, на котором я поставил куколку, я увидел женское существо, которое, казалось, спало, подложив под голову руки. Я могу только сказать тебе, что никогда я даже во сне не видел ни такой нежной, благородной фигуры, ни такого прекрасного лица. Я не могу дать тебе понятия словами о чудном таинственном очаровании, которым дышало милое видение. Женщина эта была одета в шелковое огненно-красное платье, плотно облегавшее ее грудь и тело и доходившее до пят, так что еще была видна изящная ножка. На прекрасных обнаженных до плеч руках, достойных сравниться по форме и цвету с лучшими картинами Тициана, красовались золотые браслеты; а на рыжих, переходивших в красные, волосах сиял бриллиант.