Стихи в переводе Сергея Торопцева - [17]

Слегка поморосило в час заката,

Но снова небо в блеске чистоты,

И вот — Лушань! Душа безмерно рада.

Кто ведает пределы красоты!

Встает луна над каменным зерцалом[161],

Небесный мост[162] Жаровней растворен.

Когда душа о друге вспоминала,

Мы видели Лушань — и я, и он.

760 г.

Оглядываясь на Лушань, пока вершина не скроется из вида, мы с Ли Бо плывем дальше, уже предвкушая знаменитый Осенний плес. Лодка минует отрезок Янцзы, около г. Чичжоу расслоившийся на 9 рукавов (Девятиречье), с девятью вершинами одной горы, напоминающими цветок, жадно распахнувший лепестки. Это была одна из 4 знаменитых буддийских гор. За год до того Ли Бо уже бывал здесь вместе с начальником уезда. Девятипалая гора тогда именовалась Цзюцзышань (букв. «гора с 9 детьми»), а поэт восхитился ее необычной красой и предложил переименовать ее в Цзюхуашань (9 гор-цветов).

Взирая на гору Цзюхуа, подношу цинъянскому Вэй Чжунканю

Я уже бывал в Девятиречье,

Видел девять гор-цветов вдали:

Словно с Неба низвергались речки,

Девять пиков-лотосов цвели.

Так хотел бы я струной певучей

Увести вас в эту даль за мной,

Где хозяин наш на белой туче

Возлежит под вечною сосной[163].

755 г.

Осенний плес… Тоской полна душа

Как повезло нам с Вами! Мы, кажется, сразу же и повстречали того, кого жаждали узреть. Сейчас мы на территории небольшого древнего царства Вань, которое к 8 веку, куда мы с Вами направлялись, уже покрылось патиной старины, и его следы сложно отыскать даже в хронологических таблицах, но иероглиф названия остался на каждом автомобильном номере в провинции Аньхуэй: именно он стал нынче символом этого административного образования как некий знак неотрывности настоящего от прошлого, что очень характерно для Китая.

Взгляните вон на ту горушку, что очертаниями похожа на потянувшееся к небу легкое строение, ее так и прозвали «Большая башня» (Далоу). На мшистом валуне сидит человек с семиструнной цинь на коленях. Волосы, у служивого люда обычно собранные в тугой пук на затылке, свободно рассыпались по плечам, как у отшельника-даоса, пренебрегающего условностями бренного мира и самим этим миром. Лиловый халат (не сочтите это неким домашним шлафроком, уж так мы привыкли несколько коряво переводить название сего парадного одеяния высокого вельможи) поистерся и выглядит несвежим, но все еще не отброшен и не заменен, как Ли Бо любил говорить, простонародным «холщовым платьем».

Громким, заполняющим все ближнее пустое пространство голосом с легкой хрипотцой усталости и с заунывностью неискоренимой печали он поет, перебирая струны:

Осенний плес, бескрайний, точно осень,

Пустынный, наводящий грусть на всех…

Я узнаю эти слова — осенью 754 года, стряхивая на Осеннем плесе горечь последнего прощания с отвергнувшей его столицей, Ли Бо написал целый цикл из 17 стихотворений. В них печаль «отлученного», как некогда определял свою невостребованность во властных структурах его великий и далекий предшественник Цюй Юань, чуть разбавляется влитостью в природу, еще не утратившую чистоты Изначального. Он поет не для кого-то, он поет для себя, это голос его души.

В те поры стихи не декламировали, а пели (как, впрочем, и сегодня делают барды), порой сочиняя мелодии, но чаще приспосабливая строки к великому множеству их, ходивших меж людей. Не было инструмента под рукой — «аккомпанировали» себе постукиванием по лезвию меча, отбивая такт. Музыкальное было время. А как иначе? По Конфуцию, коему все поклонялись, музыка — великий организатор и вдохновитель общественной жизни, она способна гармонизировать нравы в стране (или — испортить их, когда создается не по правилам, устоявшимся в веках).

На Осеннем плесе, обширнейшем районе на территории современной провинции Аньхуэй, Ли Бо бывал не раз и подолгу. Вспухшее многочисленными горами и горками, исчерченное реками и ручьями, шевелящееся летающей, плавающей, ползающей, бегающей живностью, прячущейся в густых зарослях, это тридцатикилометровое пространство, осенью сливающееся в одно сверкающее зеркало воды, расширяло сердце, будило мысль, снимало напряжение суеты цивилизации.

Осень и зиму 754 года Ли Бо провел на Осеннем плесе. В небольшом домишке старого даоса (об этом говорит «даоский» цвет горы в стихотворении — «бирюзовый») на склоне горы гулял ветер, и с ним всю ночь шепталась жесткая подушка, в дыры прохудившейся крыши выглядывала стреха, высматривая далекие звезды, а под утро на больших белых обезьян, к нашему времени уже почти совсем выведшихся, нападал страх, и они оглашали округу печальным воем.

Ночую в доме у Чистого ручья

Ночь я провел у Чистого ручья,

Дом высоко средь бирюзовых скал.

Висела над стрехой звезда моя,

Ручей шумел, и ветер завывал,

А на рассвете слышал с темных склонов

Печальные рыдания гиббонов.

754 г.

Песнь о Чистом ручье

Прозрачна душа, как прозрачна вода,

В округе такая одна.

А что же Синьань[165]? Она так ли чиста —

До самого-самого дна?

Плыву по зерцалу, и склоны — экран

С цветными узорами птиц.

Но к вечеру стонущий орангутанг

Печалит изгоя столиц.

754 г.

Белая цапля

Цапля над осеннею рекою,

Как снежинка, вьется сиротливо.

Здесь душа моя полна покоем,

На песке стою я молчаливо.