Стихи в переводе Сергея Торопцева - [14]

Сосна у южного окна

У южного окна — сосна, одна,

Заросшая пушистыми ветвями,

Не наступает в кроне тишина,

Шумит она и днями, и ночами,

Легла на корни зелень старых мхов,

Туман осенний крася бирюзою.

Как ей достичь вершиной облаков,

Такой высокой и такой прямою?

727 г.

Через 10 лет после своего «Кабинета среди персиковых цветов», уже перевезя семью совсем в другое место, Ли Бо вновь написал о цветке персикового дерева, но совершенно в другом стиле, даже с некоторым ерничеством, так что известный комментатор Ван Ци счел это стихотворение «простоватым по языку, не в стиле Ли Бо».

Перед домом к вечеру раскрылись цветы

Волшебный персик Сиванму[114] я посажу у дома —

Дождусь ли я трех тысяч лет до первого цветка!

Ну, не смешон ли плод такой, что зреет слишком долго? —

Сумеет ли его тогда сорвать моя рука?

737 г.

«Тема вина», достаточно распространенная в китайской поэзии, особенно у Ли Бо, не столь проста, как может показаться. Ее истоки — в стремлении к духовной чистоте и прямоте, «как у сосны». Вино создавало некое отгороженное от мира «пространство», где языки развязывались гораздо смелее, чем в чопорной атмосфере за его границами. Ли Бо чувствовал себя в Танской империи «гостем», «странником», «чужаком», и это слово «кэ» кочевало у него из строки в строку. Вино даровало свободу в компании единомышленников. Не подумайте, однако, что поэт «упивался до чертиков». То мутноватое «мицзю», которое они пили, было не крепче сегодняшнего пива. Все прочее в хмельных живописаниях — раскованная игра художественного воображения. Нередко компанию ему составляла семиструнная цинь. Ли Бо тонко чувствовал музыку, был таким мастером, что предание связало с ним романтическую историю: уже в преклонные годы юная девушка, заслушавшись лившейся из окна поэта мелодией, воспылала чувством и долго преследовала Ли Бо в его нескончаемых путешествиях в жажде открыть ему свое сердце.

С Постигшим истину пьем в горах

Мы пьем с тобой в горах среди цветов —

Фиал вина, еще, еще один…

Иди к себе, а я уж спать готов[116],

Вернешься завтра с семиструнной цинь.

733 г.

В маленьких трактирчиках при дороге обычно подавали местное вино, и в каждом новом месте Ли Бо устраивал дегустацию, выберет то, что понравилось, — и торопит принести сразу целый кувшин. За окном поднимались вверх зеленые склоны, на ветках весело щебетали птицы, словно бы беседуя с поэтом, весной на миг раскрывались яркие цветы, к лету уже роняя лепестки, а осенью скукоживались травы, и в созвучии с этими природными ритмами жил поэт. Не всякое вино вдохновляло, но порой он легко импровизировал что-то с учетом местных реалий и стремительной кистью оставлял четверостишие на стене кабачка.

Жду не дождусь вина

Кувшин обвязан шелка лентой черной,

Не медли, парень, поскорей налей.

Кивают мне цветы со склонов горных —

Настало время чаше быть полней.

Так выпью у окна в закатном свете,

Ко мне заглянет иволга опять.

Хмельной гуляка и весенний ветер —

Друг другу мы окажемся под стать.

733 г.

Особенно проникновенно раскрывалась хмельная картина, если ее окрашивала глубокая меланхолия одиночества. Хотя Ли Бо постоянно окружали друзья и приятели (по крайней мере, до тех пор, пока на него не обрушилась высочайшая опала) и он, судя по стихам, явно оказывался душой компании, но, видимо, тщательно скрываемое внутреннее ощущение поэта близко к тому, о чем проговорился Надсон: «Наиболее одиноким я чувствую себя в толпе».

В одиночестве пью вино

Ведь даже травы по весне растут

Наперебой у Яшмовой палаты[118],

А мне ветра весны тоску несут,

И сединой виски мои объяты.

Со мной в компании лишь только тень,

Хмельная песня в рощи улетает.

О чем шумите, сосны[119], целый день?

По ком тут ветер меж ветвей рыдает?

Взошла луна, и я пустился в пляс,

Запел, на цинь перебирая струны.

Кувшин вина меня один лишь спас,

Не то заполнился б тоской угрюмой.

737 г.

Весенним днем в одиночестве пью вино

1

Восточный ветр весны летит, душист,

Напоены весною ручейки,

Ложится солнца луч на каждый лист,

И в воздухе порхают лепестки.

В гнездовьях стаи птиц всегда живут,

Приветит тучку опустевший склон:

Всем есть где преклонить свою главу,

Лишь я для одиночества рожден.

И потому я под луной готов

Хмельные песни петь среди цветов.

2

Лелея мысль о Пурпурной Заре[120],

О бытии на дальних берегах,

С вином в руке я на пустой горе

Забудусь на мгновение в мечтах.

Перебирая струны под сосной,

Смотрю на отдаленные хребты,

В закате тучка скрылась за горой,

Исчезли птицы в мраке пустоты…

Да только этот дивный край, боюсь,

Осенняя к утру объемлет грусть.

737 г.

Разгоняю грусть

Протрезвел я в цветах, а вокруг уже ночь,

Лепестков облетевших одежда полна.

Вдоль ручья побреду я куда-нибудь прочь,

Где ни птиц, ни людей, только в небе луна.

Что мрак ночной, когда вино со мной!

Когда я весь — в опавших лепестках!

Я по луне в ручье бреду, хмельной…

Ни в небе птиц, ни путников в горах.

733 г.

Первый брак Ли Бо оборвался в конце 730-х годов, когда семья уже перебралась в город Яньчжоу на востоке территории Лу (совр. пров. Шаньдун), отодвинувшись к северу от Вечной реки. В конвульсиях преждевременных родов госпожа Сюй умерла. Мальчику дали имя Боцинь в честь первого правителя древнего царства Лу. Детям нужна была женская рука, и вскоре Ли Бо сошелся с соседкой, с чьим отцом они познакомились за чаркой вина в местном трактире. Увы, официальным браком это не стало — уж слишком вздорной оказалась женщина, не провидевшая высочайшего предназначения Ли Бо. Поэт заклеймил ее кличкой недальновидной «майчэневой жены» в стихотворении, написанном в день получения долгожданного вызова к императору и восторженно рисующем сценку будущего возвращения Ли Бо к семье — уже важным государевым сановником.