Стихи - [4]

все работы, райцентры и аэропорты, —

поднимают в буфете литые стаканы.

Самолёт пролетел над полтысячью речек,

самолёт приземлился, подскочил, как кузнечик,

а над ним проплывают всё мимо и мимо

облака, бело-розовые, словно фламинго.

Вот уже разбежались, взлетели. Качаюсь

и в окошко гляжу. И с посёлком прощаюсь.

До свиданья! Едва ли уже я увижу

эту башню пожарную, ту саманную крышу.

Дело в том, что сюда я уже не успею.

Ну, а если успею, то всё это значит,

что куда-то ещё я тогда не успею.

Вот какая задача. А как же иначе?

И поэтому, видимо, я оглянулся.

И поэтому всем, тем, кто пашет, кто сеет,

кто встречает кого-то,

провожает кого-то,

тем, кто просто стоит или просто глазеет,

помахал я рукою

с борта самолёта.

1961

" От имени народа говорить — "

От имени народа говорить —

великий дар, особая заслуга.

Быть в центре осязанья, зренья, слуха,

сказать слова — и страсти утолить.

Но где найти тот высочайший слог,

чтоб выразить такую монолитность,

собрать в единый фокус многоликость?..

Тут нужен гений или демагог.

Мои друзья, вы все одарены.

Товарищи, у вас ума палата,

но отблеском подобного таланта

лбы ваши — явно — не озарены.

Пускай читает приговор судья

от имени народа.

Это право

имеет он. А нам полезней, право,

поговорить

от имени себя.

1963

" Пишу не чью-нибудь судьбу — "

Пишу не чью-нибудь судьбу —

свою от точки и до точки,

пускай я буду в каждой строчке

подвластен вашему суду.

Ну что ж, я просто человек,

живу, как все на белом свете.

Люблю, когда смеются дети,

шумят ветра, кружится снег.

Моё хмельное забытьё,

мои дожди, мои деревья,

любовь и жалость — всё моё,

и ничему нет повторенья.

А всё же кто-нибудь поймёт,

где грохот времени, где проза,

где боль,

где страсть,

где просто поза,

а где свобода и полёт.

1963

" С утра болела голова. "

С утра болела голова.

Но хуже то, что надоела

старинная игра в слова,

а я не знал другого дела.

Не знал… Но к середине дня,

к периоду полураспада,

настала, к счастью для меня,

пора большого снегопада.

Снег возникал из ничего.

Он падал. Нет, не то — не падал,

но опускался на чело,

но медленно и плавно плавал.

И продолжением тропы

был каждый шаг. И я поверил,

что снег прекраснее травы

и совершеннее деревьев.

Был белый день. Был белым свет.

Слетали хлопья с белых веток.

Какое это чудо — след,

твоей ноги неровный слепок!

Снежок ладонями сожми.

Коснись горячими губами.

Возьми и поиграй в снежки,

умойся белыми снегами.

1962

" Метель заходит в город "

Метель заходит в город

как запоздалый гость.

Но чтоб пройти сквозь город,

необходима злость.

Многоэтажный ярус

домов. Углы, мосты…

Метель приходит в ярость

от этой тесноты.

Нахлестывает хлестко

закутанных людей

в квадратах перекрестков,

в овалах площадей.

Ей негде разогнаться

на этих площадях,

немного разгуляться

на белых лошадях.

Раскачивает знаки

над черной мостовой,

закручивает флаги,

кружит над головой.

Обламывает ветви,

несется под уклон…

Свистит на белом свете

арктический циклон…

Проигрывает в споре —

и вот уже на спад

выходит в чисто поле,

где никаких преград.

Ни голоса, ни звука.

Окончено вытье.

И пропадает вьюга,

как не было ее.

1962

" Среди декоративных насаждений "

Среди декоративных насаждений

мной овладела жажда наслаждений.

Шагали по бульвару моряки.

Акаций потемневшие стручки

гремели на ветру, как погремушки.

Толпа лениво берегом плыла.

Гудели накрахмаленные юбки,

как корабельные колокола.

Казалось мне — я что-то потерял.

Без устали толкаясь и толпясь,

сопя и деловито торопясь,

на тесной танцплощадке танцевали

курортники.

Как будто тасовали

Друг друга.

«Очи чёрные» играл

оркестр.

А было очень жарко.

Ладони тяжелели на плечах.

Неутолённая светилась жажда

в зелёных,

чёрных

и в иных очах.

Но, не найдя здесь ничего другого,

я вскоре отошёл от частокола.

Планеты поднялись на небосвод,

планеты начинали свой обход.

У тяжкой железобетонной урны

два парня в окружении подруг

стояли.

Чуть пощипывая струны,

один из них привычным жестом рук

наигрывал уныло и устало.

В ответ ему звучал ленивый смех.

Потом одна плясала под гитару,

трясла плечами и кричала «й-эх!».

Неподалёку лаяла собака.

Клубился крик. Там вызревала драка.

Я бесполезно в поисках ходил.

Мне не было в тот вечер утоленья,

и всё равно нигде не находил

спокойствия и умиротворенья.

Я вышел к океану.

На пески

бросали тень фанерные грибки.

Гудела бухта.

В темноте на ней

качались отражения огней.

Мелькали рыбьи морды в глубине,

топорщились решётчатые жабры,

и в рыбьих мордах отраженье жажды

я увидал. Так показалось мне.

Я сбросил куртку. Развязал шнурки.

Гремели перезревшие стручки.

А под моей ногой шипела пена,

холодная и хрусткая, как снег.

Волна откатывала постепенно,

и угасал её нескорый бег.

Я плюхнулся в волну.

И стилем «брасс»

поплыл…

Я плыл, покуда глаз

ловил огни.

Покуда утомленье

пришло ко мне — и умиротворенье.

Я возвратился.

Берегом плыла

толпа.

Пел громкоговоритель.

Кругом торжествовала добродетель.

Гармония царила и цвела,

кустарники в ночи благоухали.

Сограждане культурно отдыхали.

Весь мир, освобождённый от страстей,

был полон тишины и пониманья

простых вещей, приятных новостей

умеренного сосуществованья.

Он пиво пил. Он не топтал газоны.

Ходил в кино и соблюдал законы.

Миролюбивы, благостны, нежны,

слонялись кротко милиционеры.

Их полномочья, функции и меры

в тот тихий вечер были не нужны.