Стихи - [2]

Только к ним она не ходила,

даже видеть их не хотела.

— Мои девки с ума посходили!

С матерью перебранились.

К старости перебесились —

снова замуж повыходили!..

Бабка правила нашей семьею.

Наблюдала всю жизнь за порядком.

Была домашним пророком.

Считалась верховным судьею.

Принимала в подарок конфеты.

Разрешала любые споры.

Разбирала любые конфликты.

Прекращала семейные ссоры.

Говорила кратко и мудро…

Впрочем, это было нетрудно.

Жили мы под единым флагом,

родовым общежитским миром,

шитые одним лыком,

мазанные одним мирром,

объединенные целью одною,

одной бедою, одной войною.

А теперь что случилось

со всеми?

Распадаются дружные семьи,

что детей сообща растили, обноски перешивали,

все, что надо, переживали,

невест, как могли, рядили,

швейной машинкой стучали,

служили у государства,

родственников встречали

из тридевятого царства.

А теперь кругом непорядки,

непонятные нашей бабке.

И народ не тот на базарах,

и вода не та в самоварах…

Я сижу, молча слушаю бабку.

Чай прихлебываю внакладку.

Все подробности выясняю.

Ничего ей не объясняю.

II

У музыкантов фальшивят трубы.

У музыкантов замерзли губы.

Катафалк впереди как хоромы.

Мы Захарьевну нашу хороним.

А за гробом дети да внуки,

а за гробом — ее товарки,

с девятнадцатого века старухи,

бабы, высохшие как таранки.

За плечами у них обузы,

за плечами у них ликбезы.

А учила старух лучина,

да крутила старух кручина.

По десятку детей народившие,

горы белья переворотившие,

горы горя перевернувшие,

по горло его хлебнувшие, —

идут они тесной шеренгой,

покачиваются от ветра,

салопы на них, как шинели —

длиннополые, с прошлого века.

Исчезает, проходит племя

этих женщин, вынесших бремя

всяких войн: коротких и длинных,

всех — грабительских и гражданских,

справедливых и несправедливых,

всех японских и всех германских.

1960

" На каком языке говорят лилипуты? "

На каком языке говорят лилипуты?

На каком этот странный народ говорит,

и о чем по ночам затевают дисп ’ уты?

А квартира, а мебель — каков габарит?

Лилипутского, видимо, нет языка.

Мы бы, иначе, слышали о лилипутском.

В Костроме говорят, вероятно, на pyccкoм,

а в Париже, естественно, что на

французском

Словом, нету у них своего языка.

И, как видимо, нету особых идей.

Голосуют, как все. Платят разные взносы.

Задают на политсеминарах вопросы.

Словом, все совершается, как у людей.

Но беда на гастролях:

свернется в калачик

человечек, и вдруг подступает тоска

в коммунальной гостинице,

на железной кровати…

На кровати, которая так велика!

1960

" Сколько их на земле — незаметных "

Сколько их на земле — незаметных,

неказистых и неокрыленных,

невеликих,

посредственных смертных,

неприглядных, банально влюбленных!

Хорошо, что в Москве и Калуге,

в Сан-Франциско и Нью-Орлеане

ходят средние американцы

и простые советские люди —

по дорогам и по тротуарам,

тратят время без умысла — даром.

Вы представьте: такое творится,

что кругом — лишь таланты, провидцы.

Уповают.

Гадают.

Пророчат.

Открывают.

Провидят.

Бормочут —

машинально.

Едят — апатично.

Исподлобья глядят — фанатично.

Бродят, не узнавая друг друга…

Вот была бы забавная штука!

1960

" Чего ты хлопочешь, историк, "

Чего ты хлопочешь, историк,

зачем ты ночами не спишь,

какие копаешь истоки,

в каких ты архивах корпишь?

Возьми-ка перо да бумагу,

талмуды свои отложи,

взбодрись, собери всю отвагу,

талантливость всю покажи —

от века по камушкам к веку

ползи, вычисляя число,

во что обошлись человеку

и несправедливость, и зло.

Но это не все. Сделай милость,

яви вдохновенье и страсть,

подумай, во что справедливость

и правда земле обошлась.

Подсчитывай честно и строго.

До смерти закончить сумей.

Возьми два числа, два итога

геройства, позора, скорбей.

Из большего меньшее вычти,

колонку нулей промокни.

Ладони вспотевшие вытри.

Конец. Отдышись. Отдохни.

Взгляни на последний остаток.

Всю жизнь ты убил на него.

Возьми драгоценный осадок —

чего? Неизвестно чего.

Исполнил ты все, что велелось.

Почетна работа твоя.

Но что с этой разницей делать,

не знаем ни ты и ни я.

1961

ПОСЕТИТЕЛЬ

Старик, суетясь, достает

лохматую грязную справку

(а справка похожа на тряпку)

и бережно мне подает.

Смотрю на печать полковую,

читаю, а справка гласит:

«Солдат,

партизан,

инвалид…

Был ранен в бою под Уфою…

Почти что полвека назад…

В борьбе за народное дело…»

Вот вырезки старых газет,

бумага давно пожелтела.

В тридцатые годы писал.

В Москве за него хлопотали.

Он книгу чуть-чуть не издал,

не вовремя оклеветали.

А я все читаю.

Молчу.

Он просит стихи напечатать.

Он просит его не печалить.

А я все молчу и молчу.

Стихи о гражданской войне.

Есть также поэма о мире.

Потом говорит о жене.

Потом говорит о квартире.

Есть басня «Барсук, старый плут» —

о местном хапуге — завмаге…

Потом он молчит пять минут.

Потом собирает бумаги.

Сует их обратно в портфель.

Он держит их в школьном портфеле.

Застегивает шинель.

Идет в направлении двери.

А я только слушал его.

А я не сказал ничего.

А он и не ждал ничего.

1961

МАРТ 1953 ГОДА

На Красной площади стоит

почетный караул.

Над Трубной площадью висит

испарина и гул.

Разлив тяжелых мутных вод —

народная река…

Как рыбы нерестовый ход,

как средние века.

Военные грузовики.

Солдаты…

Крики…

Ночь…

Кто под ногами? — Помоги!

Да нет…

Уж не помочь…

Ах, ты в Историю попал —

тебя волна несет?

Ты устоял, ты не упал —

тебе еще везет!