Стихи и песни - [8]

Их негладкие руки,

их горькие стрелки морщин —

наши с ними разлуки,

угрюмство домов без мужчин.

От себя не бегите,

есть сроки у каждой зимы.

Старых жён берегите, —

с годами они — это мы.

Что у нас под глазами

кладёт огорченья мешки,

и у них со слезами

не уходит, упав со щеки.

А что было, то будет:

и травы по грудь, — и снега.

От морей не убудет,

пока у морей — берега.

Роман

— Что вы сказали?

— У меня роман…

— Роман?!

— А что ж…

— Роман, подобный грому?!

— А может, он сродни аэродрому,

с которого уходят на таран.

А может, в полдень вспыхнувший пожар

в бору, звенящем от сухого зноя?

Никто не знает, что это такое.

Но неземной плывёт воздушный шар,

плывёт легко и плавно над паромом,

над колокольней, облаком и громом,

над завистью, неверием, тщетой,

пронизанный щемящей высотой…

Да, у меня роман с моей женой.

И кажутся таинственнее двери,

смешнее и нелепее потери,

когда её дыханье за спиной.

У барьера

Мы ещё не в отставке,

просыпайся смелей.

Время вносит поправки

даже в путь кораблей.

Были пряности, были

и пребудут, поверь.

Ох, как раньше любили!

Так не любят теперь.

Так теперь не умеют,

чтоб в снега — навсегда.

Разве пальцы немеют,

как немели тогда!

За касанье не в меру

и за ревностный нрав

раньше — сразу к барьеру,

прав ты или не прав.

Как же мы потеряли

тот сиреневый шар?

Если мир матерьялен,

из чего был тот шарф?

Тот особый, воздушный,

из весенних небес.

…Но опять стало душно,

не попутал ли бес?

И опять от наката

ходуном голова.

Я не прав, как когда-то,

и опять ты права.

Но, срывая премьеру,

гордый дух погребя,

к сожаленью, к барьеру

я веду сам себя.

"Земной не знает, что пребудет там…"

Земной не знает, что пребудет там,

за тем холмом, уже иного знанья.

Но нет неотомщённым оправданья,

пока они не платят по счетам.

…Ставраки на допросе хлеб жевал

и сам был сер, и мят, и жёлт, и жёван.

Но без отцов детей растили жёны,

пока он век злодейский доживал.

Не высветлило крохотное: «Пли!» —

тень вечной вдовьей скорби под глазами.

И всё же отомщённость Березани

траву надежды сеяла в пыли.

…Не обошла судьба и Чухнина.

От обшлагов до шеи замарал он

матросской кровью китель адмирала.

И ненависть была расчехлена.

Под окнами, у стражи на виду,

тень, удлинившись, сделалась крылатой.

Он рухнул под садовничьей лопатой

в кустах сирени, в собственном саду.

…В заблудшей рясе не ушёл и он —

в обманной красной шапочке-поганке,

не выпроставший ноги из охранки,

продавший душу дьяволу, Гапон.

Его в прихожей вздёрнула рука,

вдали от причитания и шума.

И он повис в своей гапоньей шубе

с трагическим лицом еретика.

Случалось, грешник дважды был казним.

Его из свята камня выносили.

И голоса уже не голосили.

Но смертный спор ещё не кончен с ним.

Так Суллы тень являлась вдруг из мглы.

На плитах воскресала тень Нерона.

Но сколько б жизней ни жила ворона —

она — черна. Снега под ней — белы.

"Скот смело смотрит под ноги…"

Скот смело смотрит под ноги.

За право быть скотом

он платит высшим подвигом —

остывшим животом.

Лениво и без гонора

он движется легко

и опускает голову,

чтоб видеть далеко.

Его приволье бойкости

пасёт в лугах трава.

Весомость — вес убойности,

а суть его — жратва.

Жратва под звёздным пологом,

корма да силоса.

Скот смело смотрит под ноги,

я — робко в небеса.

С тревогою и робостью

гляжу в ночную тьму

и думаю над пропастью

над всеми «почему».

Опутанный вопросами,

в преддверии конца,

во власти поздней осени,

хочу спросить творца:

зачем под жизни вязами,

чтоб подчеркнуть родство,

одним исходом связаны

и тварь и божество?

"Лёд взломавшая вода…"

М. Рощину

Лёд взломавшая вода

тяжко рухнула на молы.

Ночь всю ночь варила смолы,

с днём покончив навсегда.

Сосны гнула, в окна дула,

сотрясая валуны,

ошалело била в дюнах

чугунами в чугуны.

А в нетопленном дому,

проникая с крыши в печи,

чей-то голос человечий,

завывая, славил тьму.

…Печи стынут без огня,

церкви старятся без звонниц.

Укрываясь от бессонниц,

сны покинули меня.

Ночь — длиннее. День — короче.

Дни состарятся в года.

А куда уходят ночи?

Не уходят никуда.

"Что поздних радостей печаль…"

И. Юзовскому

Что поздних радостей печаль

и с крутизною спуск опасный,

когда осенний полдень ясный

меня опять уводит вдаль.

Что голых сучьев чернота

и крик вороньими ночами,

когда к утру над кедрачами

опять взметнётся высота.

Опять заря зажжёт кору,

и, неподвластна укрощенью,

вперёд, наперекор теченью

кета пойдёт метать икру.

И как бы ни был он зажат,

едва зализывая раны,

медведь прорвётся к океану,

чтоб окрестить в нём медвежат.

…К чему ж спешить на суд людской

с нетерпеливыми руками,

с неопалёнными висками,

с непросветлённою тоской.

В ночь на семьдесят четвёртый

1

Хорошо быть одному,

если переходишь поле.

Пой себе на вольной воле,

постигая свет и тьму.

Хорошо быть одному

на коне или пароме.

Даже в многолюдном доме

хорошо быть одному.

Пей вино или кури,

говори по телефону.

Чтобы было меньше звону,

дверь плотнее притвори.

Ни хулы, ни маеты.

Сам — и пресный и крылатый.

Хорошо б ещё зарплату

сам себе платил бы ты.

И не будет ни разлук,

ни потерь, ни огорчений.

Сам себе дурак и гений.

Сам себе и враг и друг…

И не буйствует запрет:

Всё с собою. Под рукою.

Боже, что ж это такое!

Распоясался поэт.

Лоб горит, неровно дышит,

на висках холодный пот.

В двери рвётся Новый год,

за столами — весь народ.

Время пить, а он всё пишет.