Стихи - [3]

Звезды лгали; сон пригрезился —

И не стало и его;

Ничего мне не осталося,

Ничего.

Приюти меня поп крылышком,

Будь мне мамой и сестрой,

На груди твоей разбитые

Сны-мечты мои укрой…

1905

Из народных песен

I.

Между Тигром и Ефратом,

На пригорке, на горбатом,

В листьях пальмы, вся блистая,

Княжит пава золотая.

Я взмолилась златокрылой:

«Ты сыщи мне, где мой милый!

Подхвати его на месте

И, связав, умчи к невесте.

А не свяжешь, или нечем, —

Кликни зовом человечьим

И скажи… А что — не знаю…

Ты скажи, что я сгораю.

Скажешь: сад расцвел богато,

И зарделся плод граната —

Но замки-ворота целы,

И не сорван плод созрелый.

Скажешь: ночью я часами

Плачу горькими слезами

И мечусь, полунагая,

Покрывала обжигая.

А нейдет — тогда шепни ты:

Сундуки мои набиты —

Шелк, сорочки, одеяла —

Я сама их вышивала…

И перина пуховая,

Что сготовила родная

За бессонные за ночки

К ложу брачному для дочки…

И, запрятана глубоко,

Ждет фата поры до срока, —

Все по счету, я готова, —

Что ж не видно дорогого?»

Шорох-шелест меж листами —

Молвит пава ей устами:

«Полечу во мраке ночи

И раскрою другу очи.

В грезе образ твой навею,

В сердце зов запечатлею:

Он проснется, хвать метелку

И верхом — в твою светелку.

„Я примчался издалека,

Радость жизни, светоч ока,

И хочу не шелк прозрачный,

Но любовь в подарок брачный.

Что мне в роскоши наряда!

Мне приданого не надо:

Твои косы — шелк прекрасный,

Твоя грудь — как пух атласный.

И за мной казна большая:

Чуб — и удаль молодая.

Выходи ж навстречу друга,

Нареченная супруга…“»

Вот и ночь. Туман пронзая,

Взмыла пава золотая,

Взмыла к небу и пропала —

И обета не сдержала.

И с утра до темной ночи

Подымаю к тучкам очи:

Тучки, белые туманы,

Где же милый мой желанный?..

II.

Над колодцем, что в саду,

У ведра я тихо жду:

По субботам о н стучится

У меня воды напиться,

Жарко. Все в глубоком сне:

Листья, мухи на плетне,

Мать, отец… Не спим мы двое:

Я да сердце молодое.

Да не спит еще ведро,

И роняет серебро

Кап-кап-кап на дно колодца…

Милый близко… сердце бьется…

Чу — в саду шуршат кусты —

Это пташка — или ты?

Это милый! Скоро, скоро!

Я одна, нигде ни взора…

Сядем рядом, руку дай

И загадку отгадай:

Отчего так жадно рвется

Мой кувшин к воде колодца?

И зачем мое ведро

Плачет, сея серебро,

Без утехи, без ответа

От рассвета до рассвета?

И зачем так больно мне

Где-то в сердце, в глубине?

Правда ль — мама говорила —

Что тебе я опостыла? —

Отвечает мой жених: —

Сплетни недругов моих!

Через год мы, той весною,

Будем мужем и женою!

Будет чудная весна,

Небо в золоте без дна,

И деревья все с приветом

Нас осыплют сладким цветом.

Братья, сестры, вся семья,

Свахи, дружки и друзья,

Тьма гостей за скрипачами

Поведут нас со свечами.

На ковер тебя взведу —

Пред колодцем, здесь в саду;

Ты подашь мне дар богатый —

Белый пальчик розоватый.

И промолвлю громко я:

«Посвящаю — ты моя» —

А враги придут к нам в гости

И полопают со злости…

1906–1908

Вечер

Снова солнце взошло, вновь поникло за лес,

День прошел, и не видел я света;

День да ночь, сутки прочь — и ни знака с небес,

Ни привета.

И на западе снова клубятся пары,

Громоздятся чудовища-тучи —

Что там? зиждет миры или рушит миры

Некто дивно-Могучий?

Нет, не зиждутся там и не рушатся там

Ни миры, ни дворцы, ни престолы:

То свой пепел струит по земным наготам

Серый вечер бесполый.

И шепчу я: в заботах о вашем гроше

Своего не сберег я червонца… —

И встает Асмодей и хохочет в луче

Уходящего солнца.

1907

Быстро кончен их траур: отряхнулись и встали...

I.

Быстро кончен их траур: отряхнулись и встали,

Я сажуся на землю.

Голова моя в пепле, на ногах нет сандалий,

Молча жду я и внемлю.

Не могу я молиться у безмолвного храма,

Здесь мольбы мои стынут:

Еще храм их не рухнул, еще высится прямо,

Но он Богом покинут.

В сердце траур тяжелый, в сердце черная дума,

Те проходят, не чуя;

И сижу, без сандалий, одиноко, угрюмо,

Жду конца и молчу я.

II.

И когда я погибну в вашем брошенном храме,

Захлебнусь в моей злобе —

Пусть умру средь молчанья: не пятнайте слезами

Мою память во гробе.

Семь пожаров Геенны, что прошел я при жизни,

Пусть найду и в могиле,

Лишь бы худшей из пыток — вашим плачем на тризне

Вы меня не казнили.

Дайте гнить без помехи, глядя мыслью бессонной,

Как гниете вы сами,

И обглоданной пастью хохотать о бездонной

Вашей муке и сраме…

1908

… И будет, когда продлятся дни, от века те же...

… И будет,

Когда продлятся дни, от века те же,

Все на одно лицо, вчера как завтра,

Дни, просто дни без имени и цвета,

С немногими отрадами, но многой

Заботою; тогда охватит Скука

И человека, и зверей. И выйдет

В час сумерек на взморье погулять

Усталый человек — увидит море,

И море не ушло; и он зевнет.

И выйдет к Иордану, и увидит —

Река течет, и вспять не обратилась;

И он зевнет. И в высь подымет взоры

На семь Плеяд и пояс Ориона:

Они все там же, там же… и зевнет.

И человек, и зверь иссохнут оба

В гнетущей Скуке, тяжко и несносно

Им станет бремя жизни их, и Скука

Ощиплет их до плеши, обрывая

И кудри человека, и седые

Усы кота.

Тогда взойдет Тоска.

Взойдет сама собой, как всходит плесень

В гнилом дупле. Наполнит дыры, щели,

Все, все, подобно нечисти в лохмотьях.

И человек вернется на закате

К себе в шатер на ужин, и присядет,

И обмакнет обглоданную сельдь

И корку хлеба в уксус, и охватит

Его Тоска. И снимет свой чулок,