Стезя - [14]

На запад, север и восток

Тюменщина лежала.

Таежный, хмурый материк,

Что славен будет скоро.

Был где-то близок Усть-Балык,

Глубины Самотлора.

1978

Стихи о друзьях детства

В ноябре – в глухом ненастье,

Посреди военных лет,

Факт отмечен сельской властью,

Что родился я на свет.

Факт простой, которых столько

Все ж случалось в недород:

Ленька,

Шурка,

Петька,

Толька –

Жаркой выпечки народ.

... Крикнет мать:

– Картошка стынет!

Марш домой, отец велит!

Подчинялись. И доныне

Этот крик в груди щемит.

Крепко помню я кожурки

Тех картофелин парных,

Тольку,

Петьку,

Леньку,

Шурку...

Докричись теперь до них!

Как они – на самом деле,

Добры жители земли?

Поженились, повзрослели,

Ребятишек завели?

Без нужды в селе исправно

Поживают.

Гладь да тишь?

Сам бы жил! Но вот недавно

Написал один: «Шалишь!

Надоело – жар да холод!

Распродам и скот и кур,

Все спущу, подамся в город...»

Да не спустит: чересчур,

С баловства он брякнул лишку.

Вот опомнится едва,

Разберется – не мальчишка,

Сам же скажет: – С баловства!

Помолчит. Ворота смажет.

Не скрипят Расчистит снег

От крыльца. Уж так отлажен

Славный сельский человек.

Сеет хлеб, Начальство кроет,

Задарма портвейн не пьет,

В отпуск выйдет – баньку строит,

Белу каменку кладет,

То рубанком гонит стружку,

Сел и курит на бревне.

Может складную частушку

Сочинить в отместку мне:

«Коля, Коля дровны колет,

Коля песенки поет.

Коля в новенькой рубашке

На деревню не идет!»

Вот приеду,

Стол накрою,

Чарки – рюмочки подам.

И в ответ строкой другою

(Пусть пока не золотою)

Всем, друзьям,

Я честь воздам!

Крикну всех.

Придут – уважу.

Вот тропа – расчищен снег.

Так устроен, так отлажен

Добрый русский человек.

1978

Нетипичный случай

Сапогами скрипя фартово,

В блеске пуговиц – к ряду ряд,

Брал меня в городке портовом

Почему-то хмельной наряд.

Чудный месяц смотрелся в воду.

Сочиняй, о судьбе гадай.

– Ах, поэт! – обступили сходу,

Развлекались: – Документ дай!

Нет! И разом под дых и в зубы:

«Слишком грамотен, получи...»

Закусив изумленно губы,

Расползались в ночи бичи.

А наряд покурил недолго

За нечаянный интерес.

И с исполненным чувством долга,

Каблуками гремя, исчез.

«Ах, поэт? Развелось поэтов! –

Заклинал я в горячке строк, –

Встань, мой дед, ты за власть

Советов бился яростно... Вот итог!

Встань, как раньше во поле чистом,

Замогильно – не время спать,

Освистим их трехпалым свистом,

Прости Господи, в душу мать!»

Написал и – в газету: нате!

Возмущались и терли лбы.

Но стихи не прошли в печати,

Мол, по части идей слабы.

И клинками словес сверкая,

Убеждали, подумай сам:

Это ж пища врагам какая,

Подлым радиоголосам!

Успокойся, совету внемли,

Тихо топай к себе домой...

Убедили – враги не дремлют,

Вон как вздыбились, боже мой!

1978

Я там проснулся

Простой советский сочинитель,

Подручный партии родной,

Я помещен был в вытрезвитель,

Прошу прощения, – хмельной.

И по утру – раздавлен, скручен,

Уже безропотно, без сил –

Я там проснулся туча тучей:

Ах, что вчера наколбасил?

Немного вспомнил я, трезвея,

И думу горькую решал.

И гражданин при портупее

Мне очень нужное внушал.

Мерцала лампа вполнакала

И утверждал подвальный свет:

«Шипенье пенистых бокалов»

Воспел ошибочно поэт.

Посомневался я. Однако,

Кольнуло что-то под ребро.

И вдруг, о господи, из мрака

Возникло все Политбюро.

Портрет к портрету по порядку –

По генеральной колее,

Подретушированы гладко

В державном фотоателье.

Смотрели Маркс и Энгельс с полок,

И Брежнев, изданный с «колес».

Тут Суслов – главный идеолог,

Мигнул мне: «Коля, выше нос!»

Я ободрился. Рядом чинно

Писал «телегу» капитан.

«Заметь, – сказал я, – вот мужчины,

Пьют исключительно «нарзан»!

Был и у них, конечно, вывих,

С Хрущевым вспомни кутерьму!

Но тут политика, а вы их

В ночную пьяную тюрьму.

Но трезвых слов не замечая,

И крика – робкого – души,

Ответил «мент», ногой качая:

«Я разберусь... Не мельтеши!»

Потом я наскоро оделся:

«Михал Андреевич, прости...»

На волю вышел, огляделся,

Позвякал мелочыо в горсти.

Рассвет умыв, сияли лужи,

К достойным целям шла страна.

Пошел и я... Отмыть бы душу,

Да переможется она.

1978

На вокзале

Народ – на поезда

С баулами, с мешками.

А ты, дедок, куда?

И дед развел руками.

Мол, так я – меж людей!

При толчее веселой,

При пенсийке своей

Шестнадцатирублевой.

С кошелкою льняной, –

Не тягостною ношей,

В обувке выходной –

Резиновых калошах.

Душа его парит,

Блаженствует в зените,

Как будто говорит:

«Зажился, извините!»

Вот, выдохнув, присел

На краешек дивана,

От булочки поел,

Достав из целлофана.

Покой облюбовал,

Опять воспрянул духом.

И долго воевал

С назойливою мухой.

1979

Гармонь

Блестел на планках яркий кант,

И значилось название

Какой-то фирмы «Диамант»

В поверженной Германии.

И гармонист, любя-шутя,

Смоля махру казенную

Держал трехрядку,

Как дитя,

Под бомбами спасенное

Опять волнуя не одну

Молодку подгулявшую,

За всю проклятую войну

Ни разу не рожавшую.

И вновь играл.

Но был момент,

Такой момент особенный:

Ронял он чуб на инструмент

И ремешки застегивал.

И таял ламповый огонь

За горькою беседою...

Пылится старая гармонь

У нас в кладовке дедовой.

1979

Фуражка

В этом городе, вправду огромном,

На базаре, где брал керосин,

Отыскал я и комиссионный,

Как советовали, магазин.

Это мама дала мне поблажку,

Постреленку зеленых годков.

А купить мне хотелось фуражку

Со звездой, как у фронтовиков.

От соблазна душа так и пела: