Стезя - [12]

Я слышу вновь крестьянский зов земли!

Она парит к полуденному зною.

Над ней, как пули, носятся шмели,

В нектар цветов ныряя головою.

А там, где с пашней слился окоем,

Найду друзей по тракторному гулу.

Былинной Русью пахнет чернозем.

И вновь в себе я чувствую Микулу!

1976

Баллада о доме

Он в ночи полыхнул вдобавок,

Прибежали – с полатей, с лавок,

Кто ведром, кто багром звеня.

Но куда там – стена огня!

Подступись тут! Рвались патроны,

Сам собой бил свинец каленый –

Из охотницкой кладовой –

Дробью крупною, нолевой.

Утром в печке, торчащей знобко,

Уцелевшей, горшок с похлебкой

Порывался – в который раз! –

Сдетонировать, как фугас.

Мы вздыхали на головешки,

Из последнего – чашки, ложки –

Погорельцу несли: возьми!

Так всегда было меж людьми.

При фашистах иль печенегах,

Кем бы он, погорелец, не был,

Не бросали в беде. Потом

Возводили и новый дом.

Под раскатом любого грома

Русским людям нельзя без дома.

Чтоб всегда в стороне родной –

Крыша, ставни и дым печной!

Вот и встал он – былого краше!

На пригорке, в селенье нашем,

Недалеко от большака,

Как задумали – на века.

1976

Прием пушнины

Принимает пушнину приемщик и спец –

Дым махорочный стелется низко, –

Он сидит на полу, как восточный купец,

Назначает он цены без риска.

Он хозяин участка и, не торопясь,

Принимает за штукою штуку:

Слева лисьего меха гора поднялась,

А соболья – по правую руку.

А на струганых лавках, степенность храня,

В полушубках тугих, как кольчуги,

Восседает сибирская наша родня –

Все охотники здешней округи.

Будет к вечеру дом наш ходить ходуном,

Будет сплясано за ночь немало!

Вот меня отряжают за красным вином:

Загудят мужики небывало!

А приемщик хитро намекает на жен:

Что, мол, скажут? Заявятся скопом!

Но охотники тут же идут на рожон,

Рукавицами хлопая об пол.

И сдается приемщик, он к стенке прижат.

Он расчет совершает по кругу:

Четвертные и сотни – все справа лежат.

Ну а трешки – по левую руку.

Будет к вечеру дом наш ходить ходуном.

Будут стены качаться от пляски!

А окрестные зайцы за снежным бугром –

В первый раз ночевать без опаски.

1976

Железная нить

К экзотике столь знаменитой,

Конечно, душа не глуха:

К хорею, к лягушке расшитой,

К тынзяну в руках пастуха.

Сполохи,

сполохи,

сполохи!

Но вдруг упирается взгляд

В деталь современной эпохи,

В соседство моторов и нарт.

Я слышу, как воют долота, –

Глубинный штурмуется пласт.

В разорванной хляби болотной

Гудит

геометрия

трасс!

Сдалась под напором металла

Полярных земель тишина.

В старинный орнамент Ямала

Железная нить вплетена.

1976

Наантали

М. 3ахарову

Не случайно запомнил:

Мы там ночевали

И глазели па кирху

С трефовым крестом.

городок Наантали,

Отель «Наантали»!

Что-то русское

Слышалось

В имени том.

И красивая девушка

Возле киоска

так щемяще мои

Всколыхнула года,

Что совсем было близко

До внешнего сходства

С городками, где счастлив

Я был иногда.

Вспоминается,

Как с приближением ночи,

Невозможно о милой грустилось

Хоть плачь.

И напрасно – с рекламы

Зеленые очи Зазывали утешить

От всех неудач.

А на утро мы тот городок

Покидали,

Не заманит назад

Никаким калачом.

Но опять я шепчу:

«Натали... Нааитали...»

И жалею, жалею,

Не знаю, о чем.

1977

Учитель

Памяти Александра Коваленкова

Ободряя кивком головы

И озябшей улыбкою грея,

Приводил он с бульваров

Москвы Амфибрахии, ямбы, хореи.

И Пегаса – лихого коня,

Он стегал полюбившейся строчкой,

Полновесною рифмой звеня,

Будто сельский кузнец молоточком.

Не кудесник из древних поэм,

А хранитель весеннего чувства,

Он однажды ушел насовсем,

Молодым завещая искусство.

Друг за другом пошли холода

В доказательство зыбкости мира.

Но могла ли остыть навсегда

Столько песен взметнувшая лира!

Мне не верится. Ночь у окон...

Вдруг опять за метелью незрячей

С Александром Сергеичем он

Засиделся за пуншем горячим?

1977

Последняя сказка

Только смолкли лягушки-царевны

И уснул заколдованный лес,

Разбудил среди ночи деревню

Неожиданный грохот с небес.

Я дрожал, дожидаясь рассвета,

Испугался тогда не шутя.

И звенели на крыше монеты

Серебристой чеканки дождя.

И опять, прогремев в колеснице,

Громовержец ломал облака.

Кинул молнию огненной птицей

И сразил наповал мужика.

А под утро за лошадью пегой,

Что, наверно, оглохла в грозу,

Проскрипела в деревню телега,

Где лежал человек на возу.

И со страхом его провожая,

Выли бабы в проулке косом.

А живая вода дождевая

За тележным неслась колесом...

1977

* * *

Промокший, зеленый от злости

Нахохлился день у ворот.

Измаялись в отпуске гости –

На родине дождик идет.

И нет ни желанья, ни воли

У солнышка высушить грязь.

Комбайны остыли на поле,

Издергана местная власть.

И лязгает попусту трактор,

И падает резко удой.

Но нет оправдания фактам,

Что в пору хоть в голос завой.

А небо вконец затянуло,

И туча за тучею прет.

И лишь на обветренных скулах

Слыхать, как щетина растет.

– Когда это кончится, боже?

– Да что это в небе стряслось!

И я дождевик, будто кожу,

Содрал и повесил на гвоздь.

1977

* * *

Он там остался – за порошами,

Тот гарнизон в судьбе моей,

И скрип ботинок неразношенных,

И лейтенантских портупей.

И версты марша надоевшего,

И штык, примкнутый наголо,

И месяц, как заиндевевшее

Противогазное стекло.

И шутки ярые, рисковые

О том, что «дембель» впереди,

В морозном паре клуб-столовая,

Команды:

– Стройся! Выходи!..

Там мы звались морской пехотою,