Стертый мальчик - [76]

– Дальше: «Я участвовал в следующих действиях…» – продолжала мама. – Здесь снова варианты и места для галочек. Прочитать их все?

– Давай.

Трубка жгла мне ухо. Я отодвинул ее подальше, пока мама зачитывала список, и все же отчетливо уловил те резкие слова, которые никогда не слышал и больше никогда не услышу от своей матери:

– Порнография, хроническая мастурбация, вуайеризм, совместная мастурбация, гетеросексуальный секс, гомосексуальный секс… – Каждый слог громко заявлял о себе в маленькой гостиной. Я прикрыл динамик ладонью, опасаясь, что Чарльз или Доминик, которые сидели в моей комнате, их услышат.

– …эксгибиционизм, садомазохизм, скотоложество, проституция, педофилия, мужеподобное поведение, дрэг или кроссдрессинг, секс по телефону, анонимный секс…

Вот, значит, как. Вот доказательство того, что я ничем не отличаюсь от Дэвида, что я тоже могу пристать к ребенку или совокупиться с животным. Было тяжело слышать, как мама произносит эти слова, слышать в ее голосе страх и ожидание, предчувствие страшного разоблачения. В глубине души мы понимали, что этот список – полная чушь, что есть что-то неправильное в подведении всех этих вещей под один знаменатель. Однако бороться мы не могли – мы даже не знали, с чего начать и как распутать этот клубок греха.

Прошел апрель. Вместе с Чарльзом, Доминик и парой друзей мы отпраздновали мой девятнадцатый день рождения в мексиканском кафе, а потом наступил май, учебный год подходил к концу, и до моего отправления в ЛД оставалось меньше месяца.

– Почему Дориан так поступил с Сибил? – спросила мама как-то вечером по телефону. Ее голос звучал немного отстраненно. – Не понимаю.

Я стоял у окна в общежитии с желтым телефоном в руках, шнур которого протянул через всю комнату, и смотрел на свет в окне Калеба. Мой экземпляр «Дориана Грея» лежал на диване позади меня. Мы с мамой бросили попытки дочитать Барбару Джонсон. Предварительная заявка была подана, меня приняли, осталось пройти несколько опросов. Мы с мамой пытались любыми способами избежать разговоров об этом.

– Дориану нравилось только ее творчество, – сказал я. – Как личность она его не интересовала.

– Но она была такой милой.

– Да, наверное. Но кому-то она может показаться скучной.

– Это не важно. Важно то, что она была хорошим человеком.

В тот момент мне показалось, что мы могли бы прожить так всю жизнь: говорить только о литературе или друг о друге. В тот момент мне показалось, что важно просто быть хорошим человеком. Однако любовь всегда подталкивает нас вперед, любовь всегда в действии, и у нас часто не остается выбора, кроме как подчиниться ей и идти следом.

Несколько недель я старался держаться от Калеба подальше, ходил на лекции и возвращался с них обходным путем, через двор, хотя и сталкивался с ним иногда в коридорах (он игриво мне подмигивал). Но одним майским вечером по какой-то непонятной причине меня потянуло к нему в комнату. Думаю, во всем виновато одиночество, которое я тогда испытывал. Я провел слишком много ночей, бесцельно блуждая по пустому «Уолмарту» (магазин работал круглосуточно, и там никто не задавал лишних вопросов), чувствуя себя слишком возбужденным, чтобы возвращаться в общежитие и ложиться спать. Я рассматривал продуктовые полки, пытаясь понять, во что превратилась моя жизнь. Неважно, что привело меня к Калебу, факт оставался фактом: я стоял в его комнате и смотрел на Господа.

– Это набросок, – сказал Калеб. – Я планирую нарисовать серию.

Бог был изображен в красных и розовых пятнах. Калеб хотел склеить шесть больших холстов, которые образовали бы божественный квадрат.

– Всевидящее око Провидения, – сказал я.

– Что?

– «Каждый шаг на земле зрит Господь в небесах, – процитировал я строку из церковного гимна, который мы пели по воскресеньям. – Помни об этом всегда».

– Жуть какая.

Калеб направился к койке, стоявшей в углу комнаты, и взял маленькую стеклянную трубку с мраморным узором, рассыпав пепел по полу. «Наркотики», – понял я, и по моей спине побежали мурашки. Именно об этом меня предупреждали в воскресной школе. Калеб положил трубку на стол, и вдруг все показалось мне намного меньше, чем я себе представлял: вот она, маленькая трубка, робко лежит на куче смятых бумаг, отложенная до момента большого греха, который я, поддавшись искушению, мог совершить в этой комнате. Калеб похлопал по матрасу, и я сел рядом с ним, напоминая себе, что в глазах Господа все грехи равны.

– Тебе совсем затрахали мозги, да? – спросил Калеб.

Он видел, что меня трясет. Казалось, моя кожа сейчас лопнет. «Вот оно», – подумал я. Оболочка, которую я так хотел сбросить, вибрирует в предвкушении. Одно быстрое движение Калеба, и внешнее спадет, а под ним обнажится тот, кто долгие годы дремал в обличии примерного мальчика. Ничто не могло подготовить меня к этому мгновению. Ни Хлоя, ни Дэвид, ни прочитанные мною книги.

– Тебе сказали, что это плохо? – спросил Калеб, наклоняясь ко мне.

Я не мог ему ответить. Как мог я объяснить, насколько греховным считают подобное мои верующие друзья и семья? Его глаза были совсем близко – мерцающая синева. Комната общежития сузилась до пространства между нами, и я смотрел на Калеба одновременно сквозь узкий туннель и вне его, наблюдал, как мы сближаемся. Бог тоже смотрел на нас, но впервые в жизни мне было все равно.