Стертый мальчик - [74]

– Скорее на двадцать пять, – возразил я.

– Или тридцать.

Мы открыли меню, и мама, поставив свое вертикально на край стола, пригнулась, чтобы мы, укрытые от любопытных глаз, могли беспрепятственно сплетничать.

– У меня гениальная идея.

– Какая?

– Мы заработаем кучу денег.

– Каким же образом?

Было здорово вновь добавить яркости и драматизма нашему разговору, расцветить сцену меткими словами, почувствовать себя персонажем фильма. После откровенной литургии нашей терапевтической группы о нескольких попытках суицида, ВИЧ-инфекции и неизбежности наказаний, предписываемых Библией, я был рад отвлечься на что-нибудь веселое.

– Ну? – спросил я.

Мама не спешила поделиться своей затеей. Мой взгляд скользил вдоль барной стойки, за которой сидели мужчины в костюмах – их кожаные портфели лежали на полу возле начищенных ботинок. Я подумал о «Фирме». Тюки с хлопком, на которые падал Том Круз во время сцены побега, предоставила наша фабрика, и хотя в титрах наши имена указаны не были, мы все равно чувствовали себя важными и сопричастными, видя на экране, как Круз сваливается на мягкое белое ложе нашего производства. Я почувствовал, как привычная гордость за свою семью теплой волной поднимается в груди.

– Моя… гениальная… идея… – продолжала мама, делая драматичную паузу после каждого слова. – …«Жены священников отрываются».

– Типа «Девчонки отрываются»[18]?

Я представил дюжину женщин средних лет, стягивающих блузки: химзавивка торчит из горловины свитера, бледные груди колыхаются перед камерой.

– По-моему, дивная идея, – сказала мама. – Твой папа будет в восторге.

– Безумие какое-то.

– Не понимаю, почему я не могу заработать на том, что даровал мне Господь.

И это говорит моя мама?! Женщина, которая должна поддерживать отца во всех его начинаниях! О чем она только думает?

– Но это богохульство!

– Правда? Иногда я не вижу разницы между богохульством и весельем.

– О Боже.

– Думаю, и тебе не помешает немного побогохульничать.

К нам подошел официант, и мы заказали первое, что пришло в голову, даже не удосужившись послушать про фирменное блюдо. В какой-то момент мамин взгляд утратил кокетливость: она внимательно следила за тем, как я отреагирую на симпатичного официанта. Я старался не смотреть на него, хотя чувствовал теплоту его улыбки. Я знал, что она заметит мой взгляд.

Когда официант ушел, мы придвинулись ближе друг к другу.

– Мы с твоим отцом женаты уже давно, так что вряд ли он ждет, что я стану такой же, как все эти старухи, жены священников, которые носят уродливые джинсовые юбки, улыбаются всем подряд и стреляют глазками в других женщин.

В свете свечей мама превратилась в красавицу. Ее светлые волосы приобрели золотистый оттенок, а красные прожилки в голубых глазах растворились в теплом освещении.

Я давно не видел маму такой увлеченной. Она казалась мне роднее и ближе, да я и сам словно возвращался к себе настоящему. Мне хотелось остановить и сохранить эту минуту, светский шик и блеск в ее глазах. В ЛД твердили, что потерять себя значит обрести добродетель, которая приведет меня к Богу и к моей истинной небесной сущности. Но на деле оказывалось, что цена этому – ненависть к себе, суицидальные мысли и годы фальстартов, после которых ты чувствуешь себя еще более одиноким и потерянным, чем когда-либо прежде. Очищая душу, ты рискуешь стереть и все те мелочи, которые тебе дороги. Ты становишься полым внутри – всего лишь оболочкой; и вот ты уже не таинственный статист, а заменяющий, который всегда остается за кадром.

Я согласился пойти на терапию, потому что считал, что моя сексуальная ориентация не играет особой роли, однако оказалось, что звенья личности тесно взаимосвязаны. Отрежешь кусок – и разрушишь остальное. Я молился об очищении, но когда почувствовал, как ледяные крещенские воды сжигают все, что я люблю, то пошел на попятную, обратно к любви, к первобытному пламени, которое однажды привело меня к Господу, к моей семье и к остальному миру. Я был важен и не был важен; я был частью огромной тайны, и мама посвятила меня в нее в момент моего рождения.

– Ой, смотри! – сказала мама.

Одной рукой она хлопнула по столу, а другой указала в сторону.

В ресторане приглушили свет, и мы увидели, как кряквы неспешно ковыляют через вестибюль к лифтам и дальше – на крышу, оставляя за собой лужицы хлорированной воды. В тишине их кряканье эхом прокатилось по мраморному залу ресторана к нашей кабинке.

– Утки здесь были, еще когда я была ребенком, – сказала мама, и голос ее потеплел от воспоминаний.

Эти утки были родственниками диких уток, живших где-то в лесах Арканзаса. Но в какой-то момент их приручили, и со временем эти утки забыли, что такое вода без хлорки.

Автопортрет

«Словно кто-то в семье умирает, – пишет Барбара Джонсон в книге „Может ли мать уйти в отставку?“. – Но когда человек умирает, ты хоронишь его и живешь дальше. А с гомосексуальностью боль не проходит никогда».

После Дня благодарения мы с мамой начали читать Джонсон и «Портрет Дориана Грея», но ни одну из книг так и не дочитали. Наступил март, до вступления в ЛД оставалось два месяца, и казалось, что мы ничего не сможем довести до конца, пока не будем уверены, что конверсионная терапия действительно меня вылечит. Мы точно поставили свои жизни на паузу, отложив все недоделанные дела до лета.