Степные хищники - [19]

«Какой подлец! — злобился Костя. — Но на кого он так похож?»

Ты лети, лети, мой конь,

Как стрела, несися,

Против милого двора

Встань, остановися!

Встань перед воротами,

Ударь копытами,—

Выйди, выйди, красна девка

С черными бровями!

Щеглов подтягивал общему хору. Видневшиеся впереди зеленые сады по Чагану напоминали хутор Гуменный, свидания в вишневом переулке. «Давно ли расстались, а уже думается о встрече. Вернемся из похода, — засватаю. Какого черта упускать счастье! — рассуждал Щеглов, забыв прежние сомнения, расчеты, планы. — Сватами пошлю Костю, — он мастак по таким делам, — и Ивана Ивановича», невольно улыбнулся командир эскадрона, представив Тополева в этой роли.

Ой, не вышла красна девка,

Вышла ее мати.

— Здравствуй, здравствуй, милый зять,

Пожалуйте в хату!

Нет, я в хату не пойду,

Пойду во светлицу,

Разбужу я крепкий сон

Красныя девицы,—

рассказывала песня.

Девчоночка встала,

Будто бы не спала,

Правой ручкой обняла

Да поцеловала.

Верстах в пятнадцати от хутора Переметного отряд остановился и выслал кавалерийские разъезды. По полученным сведениям полк Усова, уходивший от Уральска на северо-запад, изменил направление. Это надо было уточнить. Второй, третий и четвертый взводы эскадрона ушли в разведку. Взводу Кондрашева было приказано идти на север до Святой ростоши, обозначенной на карте двумя тоненькими коричневыми черточками с зеленым пятнышком наверху. Плохой маршрут: ни деревень, ни хуторов, где можно бы разжиться холодным со льда молоком, утолить жажду кисловатым взваром из сушеных яблок, дуль и вишен, а если попадется тароватая хозяйка, то подкрепиться яичницей с кипящими на сковородке ломтиками нежного, сочного, с розоватым отливом свиного сала. Ничего такого здесь не предвиделось, — ростоши, буераки с высоченнейшим бурьяном, да седые от ковыля бугры и курганы.

У подножия Лысого Мара[22] разъезд остановился. Кавалеристы, ослабив подпруги, разнуздав коней, пустили их щипать уцелевшую на северной теневой стороне редкую травку. Кондрашев полез на вершину кургана, где уже стояли дозорные Чикомасов и Митин. Толково был насыпан когда-то Лысый Мар: на десятки верст раскинулась вокруг доступная взорам степь. Рыже-сизоватые просторы ее прорезывали буераки, белесыми от полыни заплатами виднелись брошенные залежи. На горизонте пучились пузырями сторожевые курганы. На север от Лысого темно-зеленой ящерицей лежала Святая ростошь. Ее отроги, по два с каждой стороны, напоминали лапы животного, а узкий ручеек из кустарников, к устью сходивший на нет, — извилистый хвост. Над степью повисло выцветшее от июльской жары белесо-голубоватое небо. Ширь, простор, и от того, что негде спрятаться, укрыться, рождается в душе чувство тревоги.

— Ну, что? — спросил Кондрашев наблюдателей.

— Не видать. Наверное, он хуторами прошел, — ответил Митин.

— Товарищ комвзвод, — вмешался в разговор Чикомасов. — Почему эту ростошь Святой назвали?

— А-а, ерундовина! Старики говорят, что в давние времена лес рос наверху, а потом по неизвестной причине съехал вниз. После этого и стали звать ростошь святой.

— Почему же святой? Может быть, тот лес черти спихнули.

— Может… Да ты что ко мне привязался? — рассердился Кондрашев, считавший, что о таких вещах и разговаривать не следует.

— Кто-то едет, — произнес Митин. — Вон, правее ростоши. Ну да, едет на телеге. Приспичило кому-то в такое время мыкаться по степи.

— Не иначе — нужда погнала!

Замолчали. Придавленную тишину нарушало лишь надоедливое стрекотание кузнечиков. То один, то другой из них с шуршащим шелестом крыльев взлетал и неуклюже падал обратно в траву.

— Одноконная подвода, — повторил Митин. — Правит баба, а телега вроде порожняя.

— Чикомасов, возьми с собой одного человека и добеги до ростоши. Кстати, проверьте, что за баба едет и куда!

Чикомасов побежал с кургана, а Кондрашев опустился и лег на горячую землю, положив руки под голову.

Лысый Мар… В прошлом году на этом самом месте белоказаки зарубили старшего брата Кости — Дмитрия. Убивали зверски — клинками обтесали голову словно кочан капусты, — ни ушей, ни носа, ничего не оставили. Костя сам ездил за телом брата. Разве такое забудешь?!

Отгоняя воспоминания, Кондрашев поднялся.

Устя правила лошадью, Андрей врастяжку лежал на сене.

— Андрюшенька, вершники! — тревожно проговорила Устя, когда повозка начала спускаться в Святую ростошь.

— Где? — Андрей поднял голову.

— Возле мара. Двое вроде сюда бегут.

— Затруси меня сеном!

— За дезертирство тебе что будет?

— Ничего. Заберут в часть и отправят на формирование.

— А вдруг дознаются, что ты из караульного батальона?

— Ну и что же из того? Неужели там досе не разобрались, кто убил комроты!

— Нехорошо у меня на сердце, Андрюшенька.

— Не робей, сестренка, обойдется! — ответил Андрей и спрятал голову в сено.

— Здорово, землячка! Далеко ли путь держишь, справился Чикомасов, избоченившись в седле. Кавалерист был неравнодушен к хорошеньким девушкам и при случае непрочь был приволокнуться.

— В Шильную Балку, к дяде, — ответила Устя.

— Дорога не близкая. И одна? Бесстрашная ты девушка.

— Уж какая есть.

— Айда с нами, — вместе веселее.

— Мне одной не скучно! Но-о! — дернула Устя вожжами.