Степкино детство - [32]
А Суслик не выдержал и, забежав вперед, спросил:
— Дяденька, ты писарь или кто?
Но тот только рукой махнул.
Впереди, за холмом, скрывавшим Култук-реку, слышен был какой-то гул, треск, словно перекаты грома.
Мимо ребят, гремя железными ободьями по сухим кочкам, пронеслись телеги — шесть телег, одна за другой. Извозчики — русские и татары — стояли на передках и нахлестывали лошадей.
— Ну, а может, этих знаете? — опять спросил незнакомец в шляпе. — Ну-ка, ты, востроносый, — кивнул он на Суслика, — знаешь которого-нибудь извозчика? По имени знаешь?
«Вот смола, — подумал Степка. — И что это у него на уме?»
И вдруг спросил:
— А зачем тебе, дяденька, по имени?
Незнакомец быстро взглянул на Степку, словно хотел насквозь проткнуть его глазами, потом вздохнул и сказал торжественно:
— А затем, что нынешний день не такой, как все. Нынешний день на всю жизнь зарубка…
— Это ты верно говоришь, — раздался сзади чей-то голос.
Все трое оглянулись. Да это затонский мастеровой. Тот, что про топор-молоток ребятам втолковывал. И серьга у него в ухе. Степка сразу его узнал.
— Так, говоришь, нынешний день на всю жизнь зарубка? — повторил мастеровой. — Вот и заруби это у себя на носу. А не то я на тебе эту зарубку оставлю. Понял?
И не успели ребята опомниться, как незнакомца в шляпе точно ветром сдуло. Втянув голову в плечи, нахлобучив шляпу на самые уши, он побежал, петляя между рвами и сараями.
— Держи! Лови! — зашумели в толпе. — Шпион проклятый!
— Шут с ним! — сказал мастеровой. — Неохота время на него терять. Небось эта шляпа сюда больше не сунется!
И он зашагал вперед.
Степка и Суслик, взявшись за руки, бросились за ним вдогон, боясь упустить его из виду.
А за холмом бахало все громче и громче…
Взбежали ребята на холм и — вот оно, тут! Каменные амбары целой улицей раскинулись по берегу Култук-реки. И народу, народу — картузов, тюбетеек, малахаев — конца-края не видать.
Все тут. И бондари, и конопатчики, и рыбаки, и затонские мастеровые. И все шумят, и все кричат, и всяк по-своему.
— Сбивай замки!
— Круши рыбников!
— Вера разный — бог один. Бахай!
— Сок башка!
— Хабарда!
И длинными бревнами бахают в железные двери амбаров.
Бух-бах! Бух-бах!
Громит народ кряжистые, литого камня амбары богатеев-купцов. Амбары доверху набиты красной рыбой — белугой, севрюгой, осетром. Эту рыбу и Петербург просит, и вся Россия просит, и все чужие страны просят. Знаменитые это амбары. Из этих амбаров рыба по всему свету расходится и самая лучшая — к царскому столу идет.
Раскачиваются длинные сукастые бревна и бахают в железные двери.
Бах-бух! Бах-бух!
Земля трясется и вздрагивает от ударов.
Бунт это!
Люди в русских косоворотках, в татарских бешметах, в ушастых калмыцких малахаях гудящим роем облепили каменные амбары. Загорелые, натруженные руки будто приросли к бревнам, раскачиваются вместе с ними взад-вперед, туда-сюда. И тяжелые, кованые двери отвечают людям громом, звоном, железным лязгом…
Вот он — бунт!
Ребята опрометью бросились с холма вниз, к амбарам.
Грохот, баханье бревен, лязг железа, шум, крики сразу оглушили ребят.
Нагретый воздух, запах пота, жаркое дыхание людей горячей волной ударили в лицо.
Куда ни сунутся ребята — везде колышутся спины, качаются бревна, мелькают локти. К амбарам не подступиться. Всем народом хлынули сюда рыбаки и конопатчики, кирпичники и бондари. За их спинами амбаров и не видать.
Вдруг от одного бревна отделились какие-то двое затонских — всклокоченные, в расстегнутых синих блузах. Увидели без толку снующих ребят и поманили их к себе.
— Сыпь сюда. А мы дух переведем.
Да не успели ребята стать на место затонских и уцепиться за бревно, как кто-то крикнул:
— Эй, мастеровой народ, на себя работаешь, не на хозяина! Потом отдышитесь. Этим двум другая работенка есть.
И сразу чьи-то руки подхватили Степку под локти, подняли и понесли над толпой. У Степки заколотилось сердце: куда, зачем? Сзади среди хриплых голосов пробился тонкий крик: «Мама!» Это Суслик крикнул. Его, наверно, тоже тащат.
— Лестницу! Лестницу! — закричали в толпе.
Степка извернулся на локтях и глянул: кто это его несет?
Вот так здорово! Да это тот конопатчик, который в участке на узлах сидел.
— Стой, да куда ты меня? Дядя! — крикнул Степка.
А тот не останавливается, все прет и прет — уже к самой стене амбара дотащил. И уже какой-то лохматый, похожий на цыгана мужик примеряется с лестницей к стенке, а какой-то калмык в малахае пробует, крепки ли перекладины.
А сзади кричат:
— Лезь в окно… В окно лезь…
— Добывай записки-расписки! В конторке они!
— В конторке! Слышишь? В шкатулке с ангелом…
Какой ангел? Что за конторка? Что за расписки-записки?
Не успел Степка опомниться, а уж кто-то подпихивал его кверху:
— Лезь, сынок, выручай расписки задаточные. Выручай долги наши.
Бревна перестали бахать. Двери не гремят. Все ждут, все смотрят на Степку. И пальцами показывают на карниз: «Лезь, лезь!»
Эх, была не была! Степка взметнулся вверх, только перекладинки заскрипели под ногами. Выше, выше… Стоп. Дальше карниз. Под карнизом сквозная щель в стене. Это и есть окно? Да разве в эту щель пролезешь!
Степка заглянул в отверстие. Тихо. Темно. Глянул назад, вниз — оттуда опять: «Лезь, лезь!..»
