Степан Разин и его время - [9]

Ключевые позиции на Дону держала казацкая старшина, выражавшая интересы богатой части населения. И хотя в войсковом кругу голутва нередко теснила зажиточных станичников, иногда даже смещала неугодных ей атамана с есаулами, с течением времени «домовитые» все больше забирали власть в свои руки. Характерно, что сам круг собирался в Черкасске — городке на Нижнем Дону, где в основном жили состоятельные, не знавшие нужды казаки. Голутвенные же сосредоточились в «верховых» городках.

«Кормит нас, молодцев, — не без горечи говаривали казаки, — небесный царь в степи своею милостью, зверем диким да морскою рыбою. Питаемся, словно птицы небесные: не сеем, не пашем, не сбираем в житницы. Так питаемся подле моря Синего».

Только государевым жалованьем и побочными промыслами на Дону прожить было нельзя. Как естественное подспорье казаки расценивали выкуп пленных, военную добычу, за которой периодически совершали походы в Персию, Константинополь, Трапезунд, Крым, Анатолию. Эти рейды не были только разбойно-пиратскими. Во-первых, они являлись ответной мерой на набеги крымцев, во-вторых — служили демонстрацией силы донцов перед лицом угрожавшего российским рубежам противника, в-третьих, почти всегда преследовали и чисто торговые цели: казаки возвращались с чужеземных берегов с восточными товарами, пользовавшимися на Дону большим спросом. Подобные экспедиции снаряжала старшина, выделяя средства на оружие, боеприпасы, струги — подвижные удлиненные лодки, на которых ходили на веслах и под парусом. Само собой, львиная доля воинских трофеев доставалась казацким верхам, хотя во время «дуванов» — специального раздела добычи — свою часть получали все участники похода. В народной песне по этому поводу говорится:

Голова ль ты, моя головушка,

К бою, ко батальице ты наипервая,

На паю-то, на дуване ты последняя.

Особую славу донское казачество стяжало взятием в 1637 году турецкой крепости Азова. А четыре года спустя донцы выдержали длительную осаду огромного войска, подступавшего к Азову. В известной повести об Азовском осадном сидении, в которой изложение ведется от лица самих казаков, описывается попытка султана Ибрагима I овладеть Азовом: «И собирался на нас и думал за морем турецкий царь ровно четыре года. А на пятый год он пашей[11] своих к нам под Азов прислал… Пришли к нам паши его и крымский царь[12], и обступили нас турецкие силы великие. Наши чистые поля ордою ногайскою[13] усеяны. Где была у нас прежде степь чистая, там в одночасье стали перед нами их люди многие, что непроходимые леса темные. От той силы турецкой и скакания конского земля у нас под Азовом погнулась и из Дона-реки вода на берег выплеснула, оставила берега свои, как в полноводье… Непостижимо было уму человеческому… и слышать о столь великом и страшном собранном войске, а не то чтобы видеть своими глазами!»

Невзирая на численное превосходство, туркам не удалось взять крепость. Они понесли урон в 70 тысяч человек, причем один из главных военачальников противника — крымский хан был серьезно ранен и вскоре умер. Однако, несмотря на победу, положение казаков было тяжелым, силы их были истощены. Московское правительство, от которого они с надеждой ждали помощи, боясь осложнений с Турцией, в категорической форме потребовало от донцов под угрозой невыплаты жалованья и запрета торговли с Доном покинуть Азов. Отважным сидельцам не оставалось ничего иного, как оставить крепость, предварительно разрушив ее до основания.

Азовская героическая эпопея 1637–1642 годов не только подняла военный ореол донцов, но и приумножила славу русского оружия.

Не каждому была по плечу суровая казацкая доля. Например, московский дворянин Ждан Кондырев, человек служилый, пообвыкший в военных походах, посланный на подмогу казакам на Дон, оказался «жидковат» в деле. Он участвовал в вылазках против крымцев, но, не обладая такой физической выносливостью, как его товарищи, стал для них форменной обузой. Они даже жаловались в Москву, что Кондыреву с ними «быть невозможно», потому что он жил при государевом дворе и успел изнежиться. Донцы подходили к Кондыреву с той же меркой, что и к себе. «Мы, — писали казаки царю, — … бежим наспех от пристани до села день и ночь пешие». Для них такие нагрузки были в порядке вещей, а Кондырев после подобных кроссов чуть не испускал дух.

Сызмала приобщались донцы к воинскому ремеслу, к бивачной жизни. Не случайно в народной песне говорится, что казака воспитали и взлелеяли не семья, не отец, не мать, а кормилец Дон-Иванович да чужа-дальня сторона. О неприхотливости казаков, о беспокойной, оторванной от домашнего очага жизни их свидетельствуют старинные донские поговорки: «Казаки обычьем собаки», «Казак из пригоршни напьется, на ладони пообедает», «Хоть жизнь собачья, да слава казачья» и др.

Не все пришлые люди приживались на Дону, не все могли вынести тяготы походов, жизнь в отрыве от дома, от семьи. Были случаи, когда беглые из центральных уездов России, так и не пообвыкнув на Дону, подавались в поисках более спокойного пристанища в другие края. К примеру, холоп князя Щербатого, «сшедший» на Дон из Москвы, оставался там недолго: после участия в казачьем морском походе он счел за лучшее уйти восвояси. Да казаки и не терпели в своей среде слабых телом и духом — такой подведет в трудную минуту, дрогнет в критический момент кровавой схватки, оставит в беде товарища.