Стенающий колодец - [56]

– И где же вы были? – спросил он.

– Я был на холме за равниной, что за каменной аркой в стене.

– Ах, вот как? Значит, вы были совсем рядом с бывшим Беттонским лесом – он находится как раз на вершине и в поле.

Поверь мне, читатель, только в эту минуту я сложил два и два вместе. Рассказал ли я немедленно Филипсону о том, что произошло со мной? Нет. Прежде я никогда не сталкивался с тем, что зовется сверхъестественным, или аномальным, или нематериальным, и, хотя я и понимал, что это происшествие следует обсудить, меня в тот момент это не волновало – по-моему, я где-то читал, что обычно так оно и случается.

Поэтому я лишь произнес:

– А вы видели того старика?

– Старого Митчелла? Да, видел, и он мне кое-что рассказал. После обеда доложу. История действительно странная.

Таким образом, после обеда он начал подробно пересказывать тот диалог, который между ними произошел.

Митчелл, которому вскоре должно было исполниться восемьдесят, сидел в кресле. А его замужняя дочь, с которой он жил, готовила им чай.

Сперва последовали обычные приветствия.

– Митчелл, расскажите мне о лесе.

– Каком лесе, мастер Реджинальд?

– О Беттонском. Вы его помните?

Митчелл медленно поднял руку и обвиняющим жестом вытянул палец:

– Ваш отец, мастер Реджинальд, покончил с Беттонским лесом, вот что я вам скажу.

– Мне прекрасно это известно, Митчелл. И не надо глядеть на меня так, будто я в этом виноват.

– Вы виноваты? Нет, я говорю, это ваш отец сделал еще до вас.

– Верно, и уж если говорить правду, то посоветовал ему это сделать ваш отец, и я хочу знать почему.

Митчелл слегка удивился.

– Вообще-то, – сказал он, – мой отец служил лесорубом у вашего отца, а до него у вашего деда, и если он и не знал, как подобает себя вести, то с обязанностями своими справлялся. А если он и дал ему такой совет, то на это у него были свои причины, почему бы нет?

– Ну, конечно, да, вот я и хочу знать, какие у него были причины.

– Послушайте, мастер Реджинальд, почему вы думаете, что я знаю эти причины, когда все это было так давно?

– Разумеется, это было очень давно, и вы вполне могли все забыть, если вы вообще их знали. Значит, мне придется пойти к старому Эллису – может, он вспомнит.

Это произвело эффект, на который я и надеялся.

– Старый Эллис! – проворчал он. – Впервые слышу, чтобы старый Эллис на что-нибудь годился. Я-то думал, что вы и сами это знаете, мастер Реджинальд. Неужто вы думаете, что старый Эллис знает больше о Беттонском лесе, чем я, да и кто он такой, хотел бы я знать. Его отец лесорубом не работал, он земли пахал – вот кем он был, и это все знают. Вам все об этом могут сказать, вот так-то.

– Хорошо, Митчелл, но если вам что-то известно о Беттонском лесе, но рассказать вы мне об этом не хотите, то что мне тогда остается делать – пойти к другому, а старый Эллис жил здесь тогда же.

– Он восемнадцать месяцев здесь не жил. Да и кто говорит, что я ничего не расскажу вам о Беттонском лесе? Пожалуйста, только странная это история, и не стоит она того, чтобы о ней знали у нас в приходе. Лиззи, побудь пока на кухне. Нам с мастером Реджинальдом надо поговорить наедине. Только вот что скажите мне, мастер Реджинальд, а почему это вы решили меня спросить сегодня об этом?

– Ну, хорошо. Ходят слухи, что в Беттонском лесу кто-то гуляет. И я подумал, а не связано ли это с тем, что его когда-то вырубили, – вот и все.

– Да, вы правильно поступили, мастер Реджинальд, раз такое услышали; и никто в приходе не расскажет вам лучше об этом, чем я, не говоря уже о старом Эллисе. Так вот, значит, самая короткая дорога к ферме Аллена проходила через лес, и, когда мы были маленькими, моя бедная матушка несколько раз в неделю ходила на ферму за молоком, потому что мистер Аллен держал эту ферму по разрешению вашего отца, и он был хорошим человеком и тем, у кого была семья, разрешал брать молоко. Но сейчас это не важно. И бедная моя матушка очень не любила ходить через лес, потому что много нехорошего говаривали об этом месте, ну то, что вы только что сказали. Но время от времени, когда ей приходилось идти поздно после работы, шла она короткой дорогой через лес, и приходила она сильно взволнованная, честное слово.

Я помню, как они с отцом об этом говорили, и он говорил: «Послушай, Эмма, ничего плохого оно тебе не сделает», – а она говорила: «Да! Но ты себе даже представить не можешь, что это такое, Джордж. Оно проходит прямо мне в голову, – говорит, – и это меня прямо с толку сбивает, будто я не знаю, где я. Видишь ли, Джордж, – говорит она, – ты-то там не ходил в сумерках. Ты ведь там только днем ходишь?» А он говорит: «Естественно, я же не дурак!»

И так они и продолжали.

Шло время, и мне кажется, что все это ее изматывало; понимаете, ходить за молоком до полудня смысла не было, а детей вместо себя она не посылала – боялась, что мы напугаемся. И нам она ничего не рассказывала. Говорила: «Нет, достаточно, что мне плохо. Не хочу, чтобы кто еще такое пережил, да и говорить об этом не следует». Однажды, я помню, она говорит: «Сначала что-то шуршит в кустах и быстро-быстро идет, то ли ко мне, то ли за мной, смотря, какой час, а потом кричит, и тебя будто пронзает от уха до уха, и если я иду совсем поздно, то оно два раза кричит; только, слава Богу, три раза я никогда не слышала». И тогда я спросил ее, говорю: «Получается, что кто-то все время бродит туда-сюда, да?», а она говорит: «Да, и чего ей только надо, не понимаю». А я говорю: «Так это женщина мама?», а она: «Да, говорят, это женщина».