Джеймс Хогг. Путешествие в преисподнюю
Пожалуй, не найдется на свете явления, менее объясненного, чем сновидение, хотя о нем и написано немало всяческой чепухи. Это странная вещь. Я и сам не понимаю, в чем тут дело. Или не желаю понимать. Однако я убежден, что среди философов, пишущих о снах, не сыскать ни одного, который бы знал о них хоть на йоту больше, чем я, какие бы изощренные теории для их объяснения он ни предлагал. Он даже не знает, что само по себе есть сон, тем более ему затруднительно определить природу его; среднему уму такая задача и вовсе не под силу. Да и каким образом, скажите, ему удастся выделить ту эфемерную область сновидения, где душа летает, растворенная во Вселенной? Как, используя такую абстракцию, объяснит он тот факт, что одни идеи всецело завладевают нами, навязываются нам, как бы мы ни старались от них избавиться, в то время как другие, с которыми мы не желали бы расставаться и ночью, как не расстаемся днем, покидают нас, порой даже в ту минуту, когда присутствие их желаннее всего?
Нет, нет; философ не ведает ни о тех, ни о других, и даже если он заявляет, что знает о них все; заклинаю вас — не верьте! Он даже не знает, как устроен наш мозг, как устроен его собственный мозг, хотя с последним он возится уже достаточно долго; и тем менее он способен определять движения чужого рассудка. Он даже не ведает при всей изощренности своих теорий: отлична ли природа мозга от телесной природы или же являет с ней одно целое, которое на краткий миг, случайно, обрело отличные свойства? Он тщится открыть, когда был заключен сей союз. И вновь в дураках; его сознание изменяет ему; оно заявляет, что не позволит залезть так глубоко, и тем отказывает ему в ответе. Тогда он пытается определить, когда же точно произошло расслоение на субстанцию мыслящую и субстанцию ощущающую, но и тут его сознание молчит; все сокрыто тайной и мраком; все, что касается происхождения, жизни и момента распада союза на тело и душу, нельзя обнаружить при помощи наших природных чувств, — загадка эта неподвластна нам, ибо нам даже не дано понять, где в ее разрешении мы допускаем ошибку. Но если кто возьмется с помощью Священного писания толковать сон, быть может, тогда, оберегаемый от заблуждений материального мира, он сможет постичь таинство одной из субстанций.
Обращаясь к сказанному, я часто размышлял, но не о теории снов, а о самих снах, потому как они даже необразованному человеку неопровержимо доказывают существование души. С тою же очевидностью они открывают, сколь стремительны и живы отношения души с внешним миром, а также и с миром духов, с которым мы не так хорошо знакомы по той причине, что спящее наше тело для души столь же чуждо, сколь и мертвое.
И совсем мало я могу сказать о снах, действие которых воспринимается как наяву; получается, что человек вовсе и не спит, когда ему снится такое; нет четкой грани, разделяющей бодрствование и сон; они сплетены в столь тесный клубок (фермер назвал бы его компостом), что выбрать из него что-то, при том не потревожив оставшееся, мне не представляется возможным. Кроме того, я обнаружил, что во многих случаях люди различных профессий видят сны, странным образом связанные с их каждодневными занятиями; смысл таких снов отчасти объясним. Тело каждого человека — своеобразный барометр. Вещь, составленная из неких элементов, непременно откликается на их перемещение или сокращение; точно так же устроено и тело. Когда я был пастухом и достаток мой в значительной степени зависел от того, будет ли погода хорошей или плохой, то первое, что я делал, просыпаясь поутру, — вспоминал виденный сон; и так я обнаружил, что из него выуживаю гораздо больше, нежели из изменений неба. Я знал одного рыболова, который как-то рассказывал мне, что сны еще не разу не подводили его. Если, к примеру, ночью ему снится, что он ловит рыбу в глубокой реке, то он уверен, что днем будет дождь; если вода в реке мелка и рыба едва плавает в ней, то это предвещает засушливую и жаркую погоду; охота на зайцев в его снах — снег и болотный ветер и т. д. Однако самым замечательным из профессиональных снов, без сомнения, является сон Джорджа Добсона, извозчика из Эдинбурга. О нем я и хочу рассказать вам. Хотя его видели и не на пастушьей койке, его часто пересказывают там.
Джордж Добсон был возницей и совладельцем наемной кареты в ту пору, когда такие экипажи были еще в диковинку в Эдинбурге. Однажды вечером, в карету к нему сели два джентльмена, и один из них, лицо которого показалось ему знакомым, сказал:
— Джордж, отвези меня и моего сына в N. — Тут он назвал какое-то местечко в окрестностях Эдинбурга.
— Сэр, — сказал Джордж, — я никогда не слыхал о таком месте и вряд ли смогу отвезти вас туда, если вы не расскажете мне, как проехать.
— Глупости, — возразил джентльмен. — В Шотландии нет человека, знающего эту дорогу лучше тебя. Ты за всю свою жизнь другой и не ездил, поэтому я и хочу, чтобы ты отвез нас туда.
— Хорошо, сэр, — сказал Джордж. — Если вам того хочется, я отвезу вас хоть к черту, только вам придется указывать мне, в каком направлении ехать.
