Стена над Бездной - [23]

Триера Менелая шла чуть впереди. До берега оставалось около полудюжины стадий, когда с неё протрубили. Торчавший тут же на носу проревс приложил ладонь козырьком к глазам, прищурился. Разглядеть голые мачты на фоне приближающегося берега было непросто, но он разглядел.

— Вон они!

— На купца не похоже, — сказал Протей, — что-то длинное и борта низкие. Триера. Две триеры.

— Гиммели, — пробормотал Эвмен, бросив быстрый взгляд на Александра.

Тот в лице не переменился.

Протей покосился на Эвмена и скривил уголок рта. И охота язык ломать? Если нечто выглядит, как кошка, и мяукает, как кошка, какой смысл выдумывать для неё иное прозвание?

— Вон ещё! У берега! — крикнул проревс.

— Где? — подался вперёд триерарх.

— Вон там.

— Одна, две, три… — начал считать мачты Протей, — пять, шесть…

Эвмен, к стыду своему, ощутил слабость в коленях.

— Может… — начал было, но прикусил язык.

Александр посмотрел на него, ничего не сказал и повернулся к триерарху.

— Давай к берегу, Протей. И вытащим корабли. В такую погоду оставаться в море — безумие.

В этот момент Эвмен заметил на вершине холма в глубине мыса раскачивающийся огонёк, будто кто-то подавал сигнал. Увидел его не только он.

— А ты боялся, — усмехнулся Александр, — царю следует оставаться царём. А на море, какой же я царь? Там цари — «пурпурные». И посмотри, кто помогает мне. Или ты слышал, чтобы сыны Ханаана поклонялись Громовержцу[31]?

Донёсшийся протяжный раскат грома заставил Эвмена улыбнуться.

— Я спросил Аристандра, чего ждать от этой встречи, — пояснил царь, — он ответил: «Будет гроза».

«Всё предусмотрел, даже это!» — восхитился архиграмматик, — «и верен себе. По-прежнему считает море лишь одной из дорог, но не полем битвы. Почти не горевал, потеряв половину флота».

После Камира царь оплакивал воинов, но о погибших кораблях даже не вспомнил. Он не считал господство на море необходимостью и прежде, когда с лёгкостью отдал его персу Автофрадату. Пусть себе господствует, когда порты по всему побережью в руках Александра. Вот и теперь то же самое. На море хозяйничают египтяне, финикийцы и критяне, а царь совсем не беспокоится на этот счёт.

К берегу первой подошла триера Менелая. Некоторое время осторожно ползла в паре стадий от прибоя, моряки высматривали удобное место для высадки. Огибать мыс не стали, подошли с северо-запада. Так скалы немного прикрывали от ветра и волна здесь не столь опасна.

Выбрав место, кормчий уверенно развернул рулевые вёсла, и бронзовый бивень триеры заскрежетал по гальке. Коснувшись брюхом дна, корабль накренился. Гребцы и матросы попрыгали в воду. Забегали, протягивая канаты, цепляя их к росшим недалеко от воды прямо на скалах невысоким киликийским соснам. Сгрузили катки, навалились на рукояти большого ворота и втащили триеру на берег. Их примеру последовали и моряки на царской триере.

Возились почти до темноты. Возле кораблей установили по большому полотняному шатру, натянув поверх кожаные пологи.

Ветер к тому времени совсем разошёлся. Шатры парусили, канаты рвались из рук, раздирая ладони в кровь. Скоро первые капли забарабанили по коже пологов. В течение всего этого времени никто македонян не беспокоил. Отряд, посланный Парменионом, тоже не обнаруживал своего присутствия.

— Ну и где же этот Нитбалу? — переживал Эвмен.

— Не я к нему напрашивался в гости, — сказал Александр, растянувшись на раскладном походном ложе, — пусть приходит.

Совсем близко ударила молния, и вслед за громовым раскатом хлынул ливень.

* * *

— Он высадился?

— Да, господин. Здесь неподалёку, за мысом.

— Что он делает?

— Разбил лагерь и ждёт, господин.

— Хорошо, — сказал Нитбалу Бен-Илирабих, разглядывая приближавшуюся тучу.

Голос его не выражал никаких чувств, как и лицо. Жизнь, прожитая среди хищников, каждый из которых только и ждал, что более сильный проявит слабость, научила его сохранять невозмутимость в любой ситуации. Даже близкие не могли определить, доволен Нитбалу или огорчён, благодушен или разгневан. Всегда одно и то же выражение лица, ровный и спокойный голос. Даже Ранефера он в этом превзошёл, тот время от времени, давал волю чувствам. Нитбалу — никогда. Лишь однажды окружающие видели его испуг — в тот день, когда македоняне появились в Цоре.

Вот и сейчас, увидев на горизонте два гиммеля, он ничем не выказал своего удивления. Нитбалу ожидал увидеть целую флотилию и теперь размышлял, почему Ишкандар решил пренебречь подобающей свитой. Любой другой купец из кинаххов[32], потирая руки, поспешил бы предположить, что царь экуэша[33] просто глупец, решивший сам себя унизить. Предвкушал бы, как поприветствует его титулом «великий царь», стоя на площадке стрелковой надстройки и глядя сверху-вниз.

Нитбалу презирал этих шакалов, бесстрашных лишь в обществе мёртвых львов. Сам он никогда не отказывал незнакомцу в уме и хитрости на основании того, что не мог разгадать его поведение и понять мотивы.

Он прибыл на встречу во главе флотилии из шести кораблей разного размера. Тем самым хотел продемонстрировать царю экуэша, что тот имеет дело с важной персоной. Ровней царям.

Ныне, после падения Угарита, взятого флотом и войском Менхеперра половину луны назад, самовластных царей на побережье Кинаххи и Яхмада не осталось. Все покорились крокодилу.