Стена Искандара - [10]

И силы нет остановить его.

А пленника приволочет в свой дом

И сделает навек своим рабом.

Но бербериец не был устрашен, —

Как молния, на бой рванулся он,

И сшиблись ратоборцы, и сплелись,

И по полю, петляя, понеслись.

То настигал один, то убегал,

То вновь врага на край майдана гнал.

То первого бойца второй боец

Гнал на другой ристалища конец.

И подымали пыль они порой,

И пыль крутилась, словно смерч степной.

Кто мог бы льва, который вышел мстить,

В кровавом поединке победить?

Но все же истомил бербер коня, —

И в нем самом уж не было огня.

Ведь он девятерых мужей сразил

И силу мышц железных истощил.

Ловец людей, поняв, — слабеет враг, —

Схватил бербера крепко за кушак.

Добычу взяв, не отдал никому —

И не вернулся к войску своему.

Увел коня и пленника увлек.

И помешать никто ему не мог,

Ушел и скрылся медленно вдали,

Среди увалов пасмурной земли,

Там, где садилось солнце-властелин

За грани гор, в чертог морских пучин.

Увидев, что бербер его пропал,

Душою Искандар в унынье впал;

Сказал: «О, как горька его судьба!

О, как тяжел, увы, удел раба!»

Но он был рад, что богатырь такой

Неслыханный потерян был Дарой.

А шах Дара? — порадовался он,

Что бербериец лютый укрощен.

Но все же втайне он был огорчен,

Что боевой ушел из войска слон.

…Ночь наступила. Поднялась луна,

Как Искандар, величия полна.

И разделила ночи глубина

Войска. И наступила тишина.

В своем шатре Дара не ведал сна, —

Ему потребны чаша и струна.

Увы! — он кровь глотал взамен вина!

«Что завтра явит мир, что даст война?»

Румиец ночь в молитве проводил,

Он помощи просил у бога, сил.

Смиренно он чело к земле склонил,

В слезах о справедливости молил.

Когда ж уста мольбы он затворил,

Рассветный луч вершины озарил.

Тревожно вновь заволновался стан,

Взревели трубы, грянул барабан.

И в поле потекли войска тогда,

Как сонм воскресших в Страшный день суда.

И тучи пыли омрачили высь, —

Мечи и копья яростно сплелись.

Зерцала рассекая синих лат,

Богатырям сердца пронзал булат.

Сраженьем управляя издали,

Шах Искандар глядел на лик земли.

И в пору ту гонец пред ним предстал, —

В пыли, в поту — он тяжело дышал.

Склонясь во прах, он уст не отворил

И свиток запечатанный вручил.

Вскрыл свиток Искандар. Но как же он

Был тем письмом глубоко изумлен!

Он понял, что расправился с врагом

Небесный свод в могуществе своем.

Два были у Дары, раба судьбы, —

Наместники царя, а не рабы.

Но незаслуженно султан их гнал

И ужасом их души напитал.

«Войну закончу — смерть нашлю на них!» —

Он молвил о наместниках своих.

Поняв, что им в живых не долго быть,

Решили те властителя убить:

«Пока не обнажил на нас он меч,

Должны мы сами жизнь его пресечь!..

Когда мы корни шаха поразим,

Народ от гнета мы освободим.

И пусть умрем потом! Ведь все равно

Светило наших дней обречено!

Желаний нет у нас других. Умрем,

Но души от насилия спасем!»

Они письму доверили сердца.

В румийский стан отправили гонца

К великому царю чужой земли, —

И тем на гибель души обрекли.

Когда же войск построились ряды, —

В кипенье нераскаянной вражды,

Те два, как заговор их был решен,

Настигли шаханшаха с двух сторон.

И разом заблистали их мечи,

Рубиновыми стали их мечи.

Один царю в живот клинок вонзил,

Другой — жестоко в темя поразил,

Возмездье и насилие творя

За гордость и насилие царя.

И наземь пал, как горделивый кедр,

Тот, корни чьи — в глубинах древних недр.[23]

Величие Бахмана враг поверг.

Светильник рода Кейева померк…

И дрогнул воинств необъятный строй…

Прочтя письмо, Румиец той порой,

Вручив судьбу и душу небесам,

Сел на коня и поскакал к войскам, —

Кровопролитие остановил.

Во вражий стан бестрепетно вступил.

И расступились люди перед ним,

И преклонились люди перед ним.

И о беде поведали ему, —

Как светочу, вошедшему во тьму.

И наземь он тогда сошел с коня,

В шатер Дары вошел, как солнце дня, —

И видит: в луже крови шах лежит,

Кровавой багряницею покрыт.

И сердце горем сокрушилось в нем.

И сел он, горько плача над врагом,

И голову Дары в ладони взял,

И столько слез горячих проливал,

Что у Дары в его предсмертный час

Открылись сонные нарциссы глаз.

Он понял, кто у изголовья был,

И тихо так Дара заговорил:

«Добро пожаловать, мой юный шах!

Мудрец и богатырь, подлунной шах!

Кто перл родил столь дивной чистоты?

Кто мог бы так врагу простить, как ты?

О, как я гневом на тебя кипел!

Как часто гибели твоей хотел!

Средь сильных, миром правящих земным,

Один ты был соперником моим.

Кто в мире есть, как ты? Нет никого!

В тебе явилось миру божество.

Я на лицо твое взирать хочу!

Склонись ко мне! Тебе внимать хочу!

Ты — гость мой, — но в какие времена?

Дом рухнул мой, разграблена казна!

Как послужу я гостю моему?

Где друга долгожданного приму?

Вот лишь душа не отдана судьбе…

Коль примешь — душу я отдам тебе!

Мой милый гость! Ты сердцем так велик,

Теперь я сам — твой гость! — твой гость на миг!

И если дружба, а не зло — твой стяг, —

Бог да хранит тебя на всех путях!

Но если ты явился, чтоб убить,

Склонился, чтоб главу мою срубить, —

Великодушен будь — не убивай!

Помедли миг, сказать два слова дай!»

Крик Искандар и громкий плач подъял,

Венец свой сбросил, ворот разорвал.

Вскричал: «Живи, великий шах земли!

Уйдешь — как буду от тебя вдали?

Вот пред тобой слуга смиренный твой,

Но я стыжусь, что был плохим слугой!