Стеклянный Джек - [132]

Его дети злились – так что с того? Уравнения – ценный товар.

«Тахионная тяга» дала мне в шестьдесят процентов навар.

Шестьдесят, считая провалы, – сам бы столько я сделать не смог.

Четверть от миллиарда кредитов я тебе заработал, сынок!

Стало ясно: война на пороге, но только недолгой будет она,

И поддержка Дома Улановых после окупит себя сполна…

Мир стал жестче, Закон – суровее, чем когда был Солнечный Пакт,

Я начал с нуля, потому что имел то, чего раньше не было, – факт.

И хоть ты не ценишь этого, Хэйвел, важней не иметь – получать,

И это, сынок, не в поло играть и на гидравлической кляче скакать.

Тебе уж седьмой десяток пойдет, но ты мне словно и не родня,

Я купил тебе лучшее образование, что же сделал ты для меня?

Женился на этой оглобле – тверда, как кость, и столь же бела,—

Она забила твой мозг искусством, да только ребенка не родила.

Гнушаешься всем, что я ценю, берешь, но не даешь взамен,

А тем, что мне видится гнилью, живешь исправно и без перемен.

Или тратишь жизнь в виртуалье, или глушишь сознанье сомой;

Восемь домов в четырех мирах, но ни в одном из них ты не дома.

У меня было полмиллиарда, но я богачом ходить не привык,

Вспомнил наш логотип – и создал космоходство «Красный Бык».

Для меня деньги были как антиграв, топливо для корабельных дюз,

Ты же швыряешься ими так, будто они – непосильный груз.

Слабак, бездельник, брехун и дрянь, точно кабыздох на борту,

Ползущий к объедкам слепой щенок, забывший великую пустоту.

Мне тошно от всей этой гадости.

Я хочу наконец вернуться домой.

Хэв, ты мой сын – или сын Мэри; ты всяко фамилии с нами одной.

Я хочу упокоиться рядышком с твоей матерью в хладной тьме —

И ты нарушишь Закон ради денег и всего, чем обязан мне.

Я тебе завещал миллион в год – один миллион, вот и вся недолга.

Ни тебе, ни жене миллиона не хватит – я знаю, эта любовь дорога.

Ты в курсе, что есть миллиард у меня, а то и, поверь, без малого два,

И, если ты хочешь их получить, придется тебе попотеть сперва:

Орбиту Венеры Lex Ulanova пересекать запретил навсегда,

Но за этой орбитой парит моя женщина: ты доставишь меня туда.

Я заправил тебе «Мэри Анну» – на всех парах за Венеру дуй

И позволь нам с женой парить во тьме, пока нас не сведет поцелуй.

Никто мне не скажет, где тело Мэри, на каких орбитах блажных,

Но Судьба нас соединит – пусть даже мертвых, холодных, слепых.

Траектории в космосе непредсказуемы – мне ли, пилоту, того не знать! —

Но у нас будет вечность, чтобы доплыть, докружиться и доблуждать.

Улановы берегут монополию – удачи им в нелегком бою,—

Но мне ни к чему красть их чугун: я только ищу могилу свою.

Космической тьмы простыня мне милей надгробий, саванов, колоколов,

Лишь бы жена обняла, как раньше, – все остальное не стоит слов.

Она умерла мгновенно, сынок, душу ее не тронула зла печать,

А Судьба не настолько жестока, чтобы навеки нас разлучать.

Ее красота всё пережила – огонь, декомпрессию, пустоту.

Ты не видел смерти, мой Хэйвел?.. Привыкай:

Смерть всегда на посту!

Песня астероидных поселенцев

Три поколения пройдут,

Захнычут правнуки толпой —

И лишь затем я припаду

К Земле святой.

О, крепость древней синевы,

Седого мрамора краса,

О, цитадель, откуда мы

Взлетели в небеса!

Откуда, словно кровь из ран,

Пролился ввысь народ ракет,

Дерзанием старинным зван

И светом звезд согрет!

Облекшись в сталь, сильней стократ,

Мы небосвод превозмогли:

С тех пор орбиты все кружат

Сквозь дочерей Земли.

Земного притяженья дар

Утрачен нами, оттого

Не в силах мы принять уда

Иль отразить его.

Но в нас хранит маяк Земли

Земную веру до конца:

Лишиться сил тела могли —

Но не сердца.

Лунные рудокопы

Под кратером Коперника долбили косой и наклонный штрек,

Дробили грунт по десять часов, как требовал этот проект;

Нашим костюмам повиновались буры, туннельный лазер, рештак;

Рядом с гигантской механикой шесть футов роста – сущий пустяк;

Мы лунные рудокопы, сквозь реголит мы ведем туннель;

Дыхание в шлемах и черный мир – такая, брат-шахтер, канитель!

Каверна такая, что тут затерялся бы витрувианский мужик;

Утром мы видим мерзлые скалы, к ночи от них остается пшик.

А дни на Луне – по две недели и жарче кипящего свинца;

А ночи – такие же долгие и стылые, как башка мертвеца;

А пыль – ну точно песочек на пляже, куда накатывает волна;

Но берег здесь безводен и выжжен, одни камнепады. Это Луна!

Галька, булыжники, метеоры с плоского неба падают – бух!

Между приливами – тысячи лет, и этот прибой покойницки сух.

Грунт вспаши, скалу сокруши, плющи, морщи и скрежещи:

Луна – наковальня, молотов – тыщи; эй, топография, трепещи!

Ни хрена не слыхать, не видать, что вдали и вблизи, что явь, что сон,—

Шахтер ишачит в клетке своей, зная: «Здесь будет град заложен!»

Танцуют штанцевальные тени, сварка искрит, горбатимся мы —

Есть двадцать видов реголита и тысячи видов лунной тьмы,

Тысяча видов темноты и в ботинки льющийся хлад ледяной;

Лунный пейзаж уныл, но только под ним уныло так, что хоть вой!

Мы выдолбили штольню, укрепили своды «пальмактом» и «глю»,

Обтесали лазером плиты для пола, свели зазоры меж ними к нулю.

Глухая каверна страшна и пустынна, вздымается арочный потолок,

Гибкие тени на стенах гнутся и вьются то вверх, то вниз, то вбок.