Стеклянная тетрадь - [22]

— Но как ты можешь сравнивать? — удивилась Наташа из густоты тёмного пространства. — Ты не совершал преступлений. В чувствах никого нельзя винить. Тебя любили. Ты давал радость, счастье!

— А им на смену приходили печаль и одиночество.

— Сергей, ты передёргиваешь карты, — повысила она голос.

— Жизнь, дорогая моя, сплошное шулерство. Бесконечное поле, засеянное ложью. Лично я уже не способен разглядеть истину. Меня обманули, когда в детстве объясняли, что есть что. Обманули. И это есть истина. Получается, что истина в данном случае — обман. Даже то, что мы с тобой обсуждаем, по сути своей является ложью, потому что мы пропускаем слова через водоём наших чувств, и слова окрашиваются в новый цвет. Глядишь, а истина уже подгримирована. Всматриваешься, и не понимаешь, что за физиономия перед тобой. Лицо, обыкновенное, чистое, простое, открытое, близкое и знакомое лицо Женщины преображается в Королеву, Самку или же Богиню. Под сочной многоцветной штукатуркой на лице дорогостоящей проститутки не всегда удаётся разглядеть черты своей тринадцатилетней дочери. В сморщенной маске мертвеца не узнаешь любимое лицо отца.

— Господи, о чём ты говоришь, Сеpёжа? — Наташа включила свет, но вместо неё на Сергея посмотрел толстый лысый врач в белом халате, который не застёгивался на большом животе.

— Будем, пожалуй, лечить. У вас, молодой человек, безобразное состояние. Так истерзать нервную систему! А известно ли вам, что нервные клетки… Впрочем, какая разница? Надо, голубчик, браться за ум и ставить всё на свои места. А то куда мы с вами придём?

Толстяк хрустнул накрахмаленным белым рукавом, вытер им сопливый нос, тщательно протерев обе ноздри, и извлёк из нагрудного кармана термометр и толстый шприц.

— Надо, голубчик, вливание вам сделать!

Сергей Павлович дёрнулся от врача в кровати, сгрёб в охапку пахучее больничное бельё и швырнул его в блестящую иглу шприца. Простыня задела лампочку, и свет пропал.

— Сеpёжа, что с тобой? — услышал он голос Наташи. — Плохой сон?

— Нет.

— Ты так сильно дёрнулся.

— Всё хорошо, Наталочка. Ты же знаешь, что мне всегда хорошо, когда я сплю. Я иногда вижу страшные сны и тогда посыпаюсь. Но едва открываю глаза, как с болью сознаю, что испытанный ужас был во сне, а не наяву. И мне становится нечем дышать. Ведь из сна, пускай из дурного, я вылез наружу, где нет сна, где бесконечная идиотская реальность, которая маразмом своим перещеголяла самый кошмарный кошмар… Боже, как я хочу спать!

— Сеpёженька, но ведь ты спишь.

— То есть?

— А что тебя удивляет? Разве ты видишь что–то сверхъестественное, что не может уложиться в рамки обыкновенного сна?

— Нет, — Сергей тихонько вздохнул.

— Тогда почему ты не веришь, что ты спишь? Или во сне обязательно должны летать на перепончатых крыльях всякие там абракадабры?

Сергей промолчал, почему–то немного смутившись, а Наташа продолжала говорить ему в ухо:

— Обыкновенный сон. Самый нормальный сон. Никаких превращений. Никаких чудовищ. Только ты и я.

— А ты кто? Я не вижу в темноте…

— Я твоя дочь, — ответила Наташа.

— Доченька, — улыбнулся он после недолгой паузы. Потом вдруг забеспокоился. — А что это значит?

— Это человечек, малюсенький такой человечек, который верит в то, что ты сильней всего мира, что можешь всегда защитить, спасти, оградить…

— Понимаю. И ты мне веришь. Веришь в то, что я всё это могу.

— Да, верю. Не верю даже, а знаю. Всякий ребёнок знает, что его отец — самый надёжный человек… Ты же мне отец. Мне ли не знать, что такое отец?

— Ты говоришь, что я твой отец, — Сергей Павлович протянул руку и погладил сидящую рядом с ним девочку, у которой нащупывались две коротенькие тугие косички. — А что такое ребёнок? Вот кем мне приходится дочь?

— Маленьким пушистым обманом. Ты думаешь, что она что–то особенное, что она больше всех нуждается в тепле и внимании, что ей нужнее других быть счастливой и удачливой. И ты помогаешь ей обманываться.

— Почему?

— Потому что ты ей даёшь то, что она хочет, что она выдумывает…

— Любовь.

— Да, — послышался голос Наташи, и под рукой очутились женские душистые волосы. — И не только ей.

— А кому ещё? — подозрительно спросил Сергей Павлович.

— Ещё мне, — улыбнулась в темноте Наташа.

— Но ведь ты моя дочь.

— Да. И не только дочь. Ещё Жена, Любовница, Товарищ, Сподвижник…

— И это всё ты?

— Я ещё много разных вещей и характеров, милый мой. Разве ты не помнишь?

— Нет.

— Тогда ты и в самом деле спишь. А я думала, что я просто с тобой шучу, глупости всякие говорю…

— Какие же глупости? — удивился Сергей. — И как ты можешь говорить мне что–то, если я сплю? Тогда, получается, ты у меня во сне.

— Я у тебя в душе, — она ласково погладила мягкой рукой его по шершавой щеке. — Я ведь не просто Женщина тебе. Я твоя Судьба. Меня очень много. Я сама с собой вожу хоровод, пою разные песни, любуюсь бантиками на косичках, красуюсь перед зеркалом, тайком крашу губы маминой помадой, целуюсь в подъезде и на дискотеках, мечтаю о прекрасном рыцаре, влюбляюсь в сокурсников, тоскую на скучной работе, мечтаю о тебе…

— А разве меня нет? Зачем тебе обо мне мечтать, радость моя?

— Потому что я глупая девчонка. Все люди, Серёженька, глупые. Мы ведь совершенно всё перепутали. Мы позабыли, что выдумываем всякие приключения, которых бы в жизни страшно испугались, что мечтаем о таких спутниках жизни, которые своей правильностью нам надоели бы через несколько дней… Мы позабыли, что фантазии наши основываются на жизни, что они и есть наша жизнь. Мы всё забыли. И поэтому я мечтаю о тебе, даже, когда лежу рядом с тобой и чувствую твоё тело. Я вся в каких–то образах.