Стекло - [42]

На этот раз в доме не было никого. Баба обошёл первый этаж, и второй, и никого не встретил – хотя ему казалось, что в таком большом доме должны жить десятки людей. Потом он нашёл дверь подвала, сломал её, спустился вниз и включил свет. В подвале хранилось всякое барахло – театральные костюмы, пыльные стопки макулатуры, деревянные лошадки. Он уже собирался уходить, когда услышал слабые звуки, точно кто-то царапался в темноте. Он пошёл к дальней стене – звуки раздавались за ней. Он постучал и понял, что она тонкая, что её можно проломить. В подвале стояла школьная парта с металлическими ножками; Баба отломал одну из ножек и в несколько ударов проделал в стене дыру. Там было темно, только тонкие лучики из освещенного подвала пробивались через отверстие. Они высветили несколько детских тел, подвешенных на крюках, – мелькали окровавленные спины, лишённые пальцев руки, безглазые лица. Одно из тел шевелилось – не подвешенное, а валяющееся у стены, похожее на кучу тряпья. Баба хотел расширить отверстие – но в этот момент наверху раздался топот – кто-то пришёл в дом.

Баба успел выскочить из подвала и в коридоре столкнулся с тем самым подсобным рабочим, который мыл стены и чинил крышу, а за спиной того были хозяева, и у обоих в руках были пистолеты. Баба толкнул работника на мужчин, рванулся в комнату и, пробив окно, вывалился наружу. Вслед ему стреляли, но не попали – он успел уйти. Он бежал куда глаза глядят и понимал, несмотря на всю тупость, что возвращаться в приют или к скорняку нельзя – найдут.

Ночь он отсиделся в каком-то переулке, а днём нанялся за еду помогать купцам, ведущим караван в Хураан. В Хураане он пристроился подмастерьем к местному кожевеннику – навыки у него были хорошие, а мастеру как раз нужен был сильный и непритязательный помощник. С тех пор прошло восемь лет, и все восемь лет Баба вспоминал девочку, которую любил и которая окончила свою жизнь в пыточном подвале. Он никогда не пытался вернуться в город, где вырос, чтобы отомстить или хотя бы узнать, кто были те люди в доме. Ему было плевать на других замученных и убитых – исчезновение девочки оставалось его личной трагедией, самым важным воспоминанием, и он холил и лелеял его, как иные холят и лелеют что-то светлое. Бывают люди, внутри которых при определённых обстоятельствах что-то ломается, в случае же с Бабой у него ничего не развилось, ничего не сформировалось – его куцые, ограниченные эмоции свелись к простому юношескому обожанию; смерть предмета обожания не раздавила Бабу, а, напротив, успокоила его. Теперь в том, что он даже не решился подойти к девочке, был виноват не он сам, а безвестные убийцы из пыточного подвала. Это они виновны в том, что он несчастен. А он ни при чём, всё, что ему остаётся, – это воспоминание, заставляющее его огромное сердце биться чуть неровно.

Алярин не спрашивала Бабу, почему он не вернулся за местью. Она в принципе ни о чём его не спрашивала – всю историю он рассказал ей сам, ему просто нужно было выговориться перед кем-то малознакомым. Остальные – и Проводник, и прочие жители дома – слышали его историю уже не раз.

И вот теперь, спускаясь по лестнице вслед за Проводником, она пыталась понять, зачем ему нужен Баба. Проводник ничему его не учил, ничего ему не рассказывал, просто держал при себе, в кругу прочих. Баба слушал его бесконечные истории, кивал, хмыкал, иногда задавал вопросы – но с таким же успехом можно было посадить на его место попугая с заранее заученным набором фраз. Возможно, у каждого своё предназначение. Один совершает государственные перевороты, берёт города и перекраивает миры. А смысл жизни другого – передать пепельницу в придорожной забегаловке. Ради этого он родился на свет и, сделав это, может спокойно умирать.

Проводник, как казалось, знает эти смыслы, считывает их с людей. Он приблизил Бабу для того, чтобы тот выполнил функцию. Может, он спасёт Алярин от уличных бандитов. Или удержит на могучих плечах небесный свод, когда тот будет осыпаться на Проводника. Время покажет.

Они спустились в подвал. Здесь Проводник обустроил себе рабочее пространство – стол, компьютер, электрический чайник, обычный домашний офис, который мог бы принадлежать средней руки биржевому брокеру. Он посмотрел на неё и улыбнулся: не ожидала? Думала, я сверхчеловек и считываю информацию с поверхности облаков? Нет, сказала она, не с облаков. Я думала – со Стекла. Улыбка стёрлась: да, сказал он, со Стекла, тут ты права. Но компьютер всё равно нужен, без него неудобно.

В стену позади стола был встроен сейф. Дешёвый, какие бывают в отелях, Алярин такие умела вскрывать одной левой, она когда-то работала горничной, ну как горничной, она трахалась с клиентами, это входило в прейскурант. Там были такие сейфы, и она, конечно, подворовывала, потому что они все подворовывали, и частично сдавали украденное владелице, потому что та и научила их вскрывать сейфы, привила штатное умение. Я знаю, сказал Проводник. Что знаешь? Что это плохой сейф. Но мне и не нужен хороший.

Несколько раз она видела Стекло. У одного из клиентов был стеклянный стилет – тонкий, узкий, без режущей кромки, что-то вроде сосульки на крестовидной гарде. Он показал ей и сказал: не дотрагивайся, а потом коснулся кончиком сидящего на стене полусонного таракана. Таракан очнулся и побежал, но через полметра отвалился от стены и рухнул на прикроватный столик. Какое-то время он лежал и сучил лапками, а потом застыл. Он станет Стеклом? – спросила она. Нет, ответил клиент, если бы всё, чего касается Стекло, становилось Стеклом, оно бы стоило не так дорого. Настоящее Стекло везут с севера, потому что нужен ещё воздух. Какой воздух? Тот воздух. Если бы я сделал то, что я сделал, на севере, в стеклянном воздухе, таракан бы тоже стал стеклянным. Но я сделал это здесь. Поэтому он просто умер. Заиндевел. Он спрятал стилет, помолчал какое-то время, а потом сказал: всё, давай, и полез рукой ей в промежность.