Стекло - [41]

Он был родом из Джельбы. Его никто и никогда не любил, не дарил ему игрушек, не учил говорить, одеваться, правильно себя вести. Он помнил себя в детском приюте – одним из десятков никому не нужных детей в больших грязных комнатах. Они спали вповалку на матах, а ели руками из огромного чана, который раз в день выставляли у входа. Кто был больше и сильнее – ел лучше. В этом Бабе повезло – он всегда был крупным, ему нужно было много еды, и он пробивался к чану, орудуя толстенными ручищами. Его боялись и не трогали, и нередко кому-то не хватало еды из-за его ненасытности, но никто не учил Бабу делиться, и он не понимал, что чахлые дети, ютящиеся в углах и выскребающие чан после того, как поедят сильные, – это в том числе и его вина. Тому, кто добирается до кормушки последним, ничего не достаётся. Последним быть нельзя. Точка.

В приюте были дети, попавшие туда в сознательном возрасте, умевшие читать и даже писать. Баба ничего такого не умел и даже не понимал, зачем это нужно. Он научился выживать в текущих условиях: не мочиться под себя, забирать у слабых одежду, чтобы согреваться, добираться до еды раньше прочих. Так проходили день за днём. Развлечением ему служили драки, в которых он неизменно побеждал.

Детей направляли на работы – с того возраста, с какого они в принципе могли делать что-либо полезное. Грамотные могли попасть в чтецы или писари к какому-нибудь мелкому чиновнику, и с этого момента их жизнь становилась раем. Еда с барского стола, тёплая постель и даже возможность построить карьеру – они оставались свободными людьми и по совершеннолетии могли покинуть временного хозяина или продолжить работу. Чаще всего – продолжали. Иногда такие дети навещали приют и рассказывали о том, как им хорошо живётся. Их ненавидели.

Других отправляли на простые работы, не требующие квалификации, – в их числе и Бабу. Он работал у скорняка – валял, месил, травил, руки его за это время превратились в сплошные мозоли, а мышцы выросли и укрепились. Такие дети не ночевали в домах нанимателей, а возвращались в приют. Наниматели обязаны были кормить подопечных раз в день, но нередко забывали об этом, пользуясь безропотностью воспитанников. Баба ничего не мог сделать со скорняком, который кормил их через день, но мог исправить ситуацию с помощью приютской еды, полагавшейся тем, кто не работал. Баба выбрал нескольких детей и каждому наказал оставлять себе часть порции на вечер, снабдив инструкции парой тумаков. Урок пришлось повторить ещё несколько раз, но в итоге каждый вечер его ждала миска с варевом из чана, который уносили за несколько часов до того.

Были ещё дети, которые не возвращались никогда и чья судьба оставалась неизвестной. Их покупали как рабов, чаще всего – для сексуальных утех. Иногда их неделями пытали и убивали в ходе оргий. Это был серьёзный бизнес, и на нём приюты делали значительные деньги. Девочки шли на подобную продажу чаще мальчиков. Баба узнал об этом случайно, и именно это знание привело его к Проводнику.

Он влюбился в девочку. Ему было четырнадцать лет, ей двенадцать. Он жил в приюте с рождения, не умел ни читать, ни писать, ни даже складно говорить, и двенадцать часов в день месил кожи в мастерской. Она появилась в приюте внезапно, вся из себя утончённая и нежная, с большими планами на жизнь и умением сохранять достоинство, даже сидя на грязных матах в своей потёртой зелёной кофте и дешёвой суконной юбке с узором из красных цветов. Такие дети иногда появлялись среди них, но надолго не задерживались – их забирали в качестве прислуги, поскольку они знали, как себя вести, и быстро обучались. У каждого была своя история. Девочку, в которую влюбился Баба, привезли с севера, украв её у родителей, и она мечтала когда-нибудь вернуться домой.

Но её забрали не те, кому была нужна прислуга. Её забрали те, кому была нужна плоть. Они выглядели респектабельно – молодые мужчина и женщина в дорогой одежде. Они провели в кабинете у управляющей всего двадцать минут, потом туда пригласили девочку, а потом они ушли – уже втроём. Это было утром, и Баба ещё не отправился в мастерскую, и потому он пошёл следом. Он никогда бы не заговорил с этой девочкой, никогда бы не признался ей в своих чувствах – ему хватало того, что он мог её видеть. Он хотел видеть её и дальше, хотел приходить к дому, куда она отправилась, и смотреть на его окна в надежде, что её силуэт промелькнёт за стеклом.

Мужчина сел в экипаж вместе с девочкой, женщина же попрощалась и отправилась пешком в другую сторону – это показалось Бабе странным. Он прицепился к задней части экипажа, под нависающей гондолой, и проехал так до самого дома – двухэтажного особняка в одном из окраинных районов, даже можно сказать – за городом. Неподалёку от дома располагалась огромная скотобойня. Мужчина вывел девочку из экипажа, открыл ключом калитку и пропал из поля зрения – забор вокруг дома был слишком высок, чтобы Баба мог что-либо через него увидеть. Обратно Баба добирался пешком и получил от хозяина кнута из-за того, что пришёл на работу на два часа позже обычного.

Каждый вечер он приходил к тому дому. Прошёл месяц, другой, прошло полгода и целый год, и он не раз видел мужчину, выходящего в сад или на улицу, и ещё одного мужчину, очень похожего на первого, но никогда больше – девочку. Он видел других детей, которых приводили в дом, и эти дети тоже никогда не возвращались. Ему было пятнадцать лет, он был здоровее всех, кого знал, даже самого кожевенника – почти двухметрового мужика с лопатообразной бородой. Он не боялся ничего, и однажды вечером он просто вошёл в дом. Открыл калитку, сломав замок, а потом и дверь – выдрав задвижку из косяка. Это было шумно, но хозяев дома не было – он видел, как они ушли, а слуг он не боялся. Впрочем, слуг в доме, похоже, и не было – лишь иногда он видел молодого человека простоватой наружности, который то драил фасад от грязи, то подрезал кусты, то приколачивал что-то на крыше, в общем, выполнял подсобные работы.