Статьи из журнала «Компания» - [31]

14 июля 2006 года

№ 423, 17 июля 2006 года

Мертвый язык

Мы привыкли, что у нас есть русская классика — золотой фонд нации, вечное оправдание любых отечественных художеств. Рабство, воровство, грязь — но зато Толстой и Достоевский, Чехов и Горький; минимум цивилизации — зато культура! Сегодня выясняется, что этого золотого запаса, по сути, больше нет — по крайней мере для большинства населения. Иногда надо проверять свои сундуки. Ибо есть шанс, что из шкатулки с драгоценным жемчугом высыплется при осмотре беловатый порошок, а вместо собольей шубы извлечешь на свет побитые молью обноски. Нечто подобное испытываю я сейчас, пролистывая школьные и абитуриентские сочинения, изучая филологическую литературу и глядя на динамику продаж в книжных магазинах.

Спросите себя, когда вы в последний раз перечитывали Льва Толстого, когда всерьез думали над историософской проблематикой «Войны и мира» или антигосударственным пафосом «Воскресения». А второй том «Мертвых душ» открывали? А много ли помните наизусть из Пушкина, Блока, Некрасова? Посмотрите, каким бредом полны школьные сочинения: дети не знают элементарных реалий девятнадцатого века, вообще не представляя той жизни, князь Андрей для них — инопланетянин, а князь Мышкин — Женя Миронов; искусство выхолощено сериалами и упрощенными педагогическими интерпретациями; никто и не вспоминает о великих фигурах второго ряда — Гончарове, Писемском, Мамине-Сибиряке. Своего богатства мы не знаем, не чувствуем, не ценим. Причин много.

Вероятно, прав Виктор Пелевин: вишневый сад уцелел в колымских холодах, но рассыпался в прах вместе с концом советской империи. Представления о добре и зле кардинально менялись в двадцатые-тридцатые, но представления о хорошей и плохой литературе были одинаковы и у красных, и у белых. Более того — даже если красные молились Марксу, представления о надличных, религиозных ценностях у них были все равно. Сегодня их нет, ибо высшей ценностью объявлена целесообразность. Что не окупается, то не выживает. Но есть причины и более грустные, историософские — те, с которыми ничего не сделаешь: литература девятнадцатого века, пусть трижды великая, не может быть главным культурным багажом в двадцать первом столетии. Русская и мировая реальность успела слишком далеко уйти от усадебной прозы, от масонских поисков Пьера и мечтаний Болконского о своем Тулоне. Литература должна работать с реальностью, и никакой Толстой, никакой Чехов не заменят нам современного внятного анализа происходящего. А происходит нечто принципиально новое: Россия совершенно непохожа на себя и как-то боится себе в этом признаться. То, о чем написана русская классика, — ушло. А никаких предпосылок для появления новой классики у нас попросту нет: вернее, она появится сама собой, ибо нет такой силы, которая способна остановить развитие литературы. Но вот заметят ли ее, пробьется ли она в толстый журнал (если уцелеет журнал) или в крупное издательство — уже вопрос. Тогда как за очередную рублевскую мелодраму я в этом смысле совершенно спокоен.

Пора признаться хотя бы самим себе: наше культурное наследие сильно побито молью. Оно убито бездарным преподаванием и социологическими схемами, убивается сейчас отсутствием квалифицированных учителей, умеющих навести мосты между школьником и классиком; оно не нужно никому, кроме абитуриентов, забывающих о нем на другой день после получения студбилета. Оно отошло в область преданий и утратило всякую актуальность — не по вине классиков, конечно, но и не только по нашей вине. Нельзя вечно предаваться разврату, перечитывая до дыр «Золотого теленка» или «Золотого осла», — и думать, что все это оправдано нетленной «Энеидой». «Энеида» написана на мертвом языке.

21 июля 2006 года

№ 424, 24 июля 2006 года

Путем воронки

Александр Солженицын когда-то определил ситуацию 1916 года как воронку. Обе конфликтующие стороны подталкивают друг друга к худшим решениям. «Ты вон как? А я могу хуже». Переиродить Ирода. Сделать так, чтобы противник зашелся в тошной зависти: «Батюшки, да он же совсем без тормозов! Ну-ка, я сделаю что-нибудь такое, от чего меня самого вырвало бы в другое время, но теперь-то можно, теперь конец всем ограничениям, раз они так. Раз они такие, мы будем тысячекратно ужаснее!» И — бабах!

При таком подходе коридор ответных возможностей на самом деле сужается не по дням, а по часам. Дело в том, что количество лучших ответов беспредельно. Но количество худших очень невелико. В конце концов остается всего два варианта: убийство и самоубийство. Да они, собственно, уже и сливаются.

Воронка — прямое следствие отказа от главного христианского принципа: быть лучше противника. Лучше — не обязательно добрее, щедрее и терпимее. Возможны варианты. Например: хитрее, умнее, тоньше. СССР выиграл войну против гитлеровской Германии в том числе и потому, что все наши дела в Восточной Пруссии ни в какое сравнение не идут с немецкими зверствами на русской территории: русский солдат воевал умнее и благороднее. А принцип «вы нам так, а мы вам — вдвое» ведет исключительно к обоюдной деградации. И любое нехристианское столкновение заканчивается именно так.