Статьи из газеты «Известия» - [79]

Слово это происходит от арабского «наубат» — барабанный бой. Указ от 1797 года требовал набата во время снежных бурь и пожаров. Строго говоря, «бить в набат» — ошибка, «в» здесь лишнее, не говорим же мы «бить в дробь», когда речь идет о барабане. Набат — не колокол, но разновидность звона. Вот как описывал его в 1901 году Леонид Андреев, подчеркивая, что рассказ — не о конкретном пожаре, а о внутреннем смятении автора: «Теперь звуки были ясны и точны и летели с безумной быстротой, как рой раскаленных камней. Они не кружились в воздухе, как голуби тихого вечернего звона, — они летели прямо, как грозные глашатаи бедствия, у которых нет времени оглянуться назад и глаза расширены от ужаса. „Бам! Бам! Бам!“ — летели они с неудержимой стремительностью, и сильные обгоняли слабых, и все вместе впивались в землю и пронизывали небо».

В запрещении набата был провидческий смысл: русская действительность 1918 года была такова, что звонить требовалось уже ежеминутно. Там! Там! Там! Там взяли заложников, там их расстреляли, там рубят иконы на глазах священства, там это священство живьем закапывают в землю… Но с июля восемнадцатого года у русского бедствия нет языка, оно происходит в потрясенной тишине. И что самое ужасное — перестает касаться всех.

Андреева в цитированном рассказе больше всего поражает именно то, что на прерывистый, частый колокольный звон выбегает вся деревня, даже и те, от кого в тушении пожара никакого толку. Но в набат били только по тем поводам, которые требовали немедленной и всеобщей мобилизации. Таких вещей очень немного — при всем кажущемся однообразии русских равнин и монотонности истории Россия необыкновенно пестра, разнородна и мало чем объединена. Даже христианство оказалось весьма слабой скрепой и действовало избирательно. Самыми крепкими традициями оказались языческие, но в последнее время как будто поддаются и они. Русский социум, сколько бы его ни идеализировали народники, сколько бы ни умилялись апологеты «общины» и «мира», был разобщен, раздроблен, инстинкт взаимовыручки слаб, и лишь очень немногие действительно радикальные вещи справлялись на короткое время с этой тенденцией. Как правило, чтобы сплотить это пестрое и разбросанное пространство, нужна катастрофа, а катастрофами согласно национальной конвенции считались природные катаклизмы, войны, пожары или (по указу патриарха Тихона) посягательства на святыни. По другим поводам в набат не били.

Большевики добились удивительного и ужасного (хотя постарались, конечно, не только они): эта конвенция была разрушена. Видимо, их наследники это понимали. В 1966 году Новеллу Матвееву надолго отлучили от концертной деятельности — она осмелилась публично спеть своего «Пожарного», в котором содержалось невинное на первый взгляд описание картинки из ее детства: «Спала в пыли дороженька широкая, набат на башне каменно молчал… А между тем горело очень многое, но этого никто не замечал». Напечатать это в «Юности» двумя годами раньше было еще можно, но распевать два года спустя… особенно если учесть, что детство автора пришлось на конец тридцатых…

В современной же России, я думаю, вовсе уж трудно представить конвенцию, которая при первом звоне колокола выгнала бы на улицы всех, всех, всех. Пожар — дело пожарников (а если горит у богатого соседа, лучше бы они застряли в пробке; тот факт, что огонь имеет свойство перекидываться на другие помещения, в первый момент мало кого волнует). Природный катаклизм в городе почти неощутим, землетрясений в столицах не бывает… Что же до войн, революций и контрреволюций — установилось опасное заблуждение, будто это касается избранных. Свое получат только те, кто нарывался, а тем, кто жил тихо, — ничего не будет. Революция — это против богатых. Или против властей. Но обыватель категорически ни при чем. А если война… еще неизвестно, война ли это. Может, это провокация. Главный принцип современной России, где навыки межличностной солидарности убывают не по дням, а по часам в результате целой цепочки растлений, — звучит так: «Не спрашивай, по ком звонит колокол. Он звонит по ком надо».

Правда, попытка вернуть колокольный звон в русский обиход (а не только в церковную традицию) сегодня делается. В Гарвардском университете (США) на этой неделе снимают с башни Lowell House колокола Данилова монастыря, проданные в 1930 году американцам по цене меди. Это ансамбль из 30 колоколов, два старейших из которых были подарены монастырю в 1682 году царем Федором Алексеевичем, старшим братом Петра. Все работы по демонтажу и перевозке колоколов берет на себя российская сторона, а если конкретно — крупный промышленник и предприниматель (слово «олигарх» упразднено, нам не привыкать к смене словаря). Советская власть ненавидела колокола, видя в них — и небезосновательно — серьезных соперников. Сегодня их возвращают в Россию, а Даниловский монастырь давно стал резиденцией патриарха. Движение по возвращению церковных святынь ширится, и в авангарде его, разумеется, идут промышленники и предприниматели.

Не знаю, означает ли это, что церковные колокола вновь обретут голоса? И что Россия просыпается от обморока? Или отдельные агностики просто услышали колокол, который звонит по ним, и решили принять меры безопасности?