Стать Джоанной Морриган - [110]

Я вижу, как Люпен ворочается во сне, поэтому забираюсь в шкаф с телефоном и поплотнее закрываю дверцу. Для конфиденциальности.

– Ну что? Как жизнь? – У меня дрожит голос.

– Жизнь вся в разъездах, – говорит Кайт.

Мне слышно, как он закуривает сигарету. Мне тоже хочется закурить сигарету, но даже я понимаю, что не надо курить, сидя в платяном шкафу.

– Я купил новую шубу, – говорит Кайт. – На барахолке. Шикарная вещь. Кажется, из собачьего меха. У нее нет рукавов, просто дырки.

Я говорю:

– Значит, это не шуба, а просто жилетка.

– ТОЧНО! – кричит он. – В САМУЮ, НА ХЕР, ТОЧКУ! А я думал, что меня надули!

– Теперь, когда мы прояснили этот вопрос, я хочу сказать: это так здорово, что ты позвонил. Я скучала.

– Я тоже скучаю, Герцогиня. За этот месяц мне пришлось выхлестать в одиночку слишком много джина.

– Я думала, ты уже никогда не позвонишь. После… прошлого раза.

– ТЫ ЧТО, БОЛЬНАЯ? – кричит он. – ПОЧЕМУ ТЫ ТАК ДУМАЛА?

– Ну ты же знаешь… – говорю я. – Я повела себя как идиотка.

– Правда? – говорит он. – Я не заметил. Я сам вел себя как идиот.

– Но я проявила больше идиотизма. В общем, ты знаешь.

– Честное слово, не знаю, – озадаченно говорит он. – Что случилось? Я был вообще в хлам. Пил с одиннадцати утра. Я же не сделал ничего… крамольного, да?

– Господи, ты-то не сделал, – говорю я. – Ты правда ничего не помнишь?

– Э… Я помню, там были пингвины. И, кажется, волки. Отличный был день, скажи! Так что случилось?

Кажется, он и вправду не помнит, и теперь мне придется ему рассказать, раз уж я завела этот разговор. Впервые за несколько месяцев я ловлю себя на том, что пытаюсь расковырять ногтем шрамы на левой руке. Ох, Джоанна… Почему ты не можешь хоть иногда промолчать? Почему тебя вечно тянет на разговоры? Я стараюсь представить все так, словно это был самый обыкновенный пьяный гон:

– Ну, мы с тобой упились и пели вместе с гиббонами, а потом… на меня что-то нашло, наверное, взыграла животная сущность, и я объявила, что я – Крисси Хайнд и по совместительству Элизабет Тэйлор, и что нам предназначено самой судьбой заняться сексом друг с другом.

На этом месте я думала рассмеяться, но не могу.

Повисает неловкая пауза.

– Ну да. Скорее всего, так и будет, – говорит он тихо-тихо. – Это просто статистика. Когда-нибудь мы обязательно займемся сексом. Да и как же иначе? Ведь ты это ты, а я это я. Просто кто-то еще не дорос. Кто-то еще слишком маленький.

– Слишком маленький? Мне семнадцать, – говорю я возмущенно, старательно изображая усталость от жизни.

– Нет, Герцогиня, не ты. Это я для тебя маловат. Я безнадежен. – Он вздыхает. – Господи, ты меня напугала. Я уже было подумал, что произошло что-то плохое. Однажды я обоссался на сцене, прикинь. Вот это было паршиво.

Он рассказывает, как это случилось:

– Я там еще что-то рассказывал между песнями, пробыл на сцене не один час…

Но я не слушаю на самом деле. Я так счастлива, что, наверное, сейчас разревусь.

Ой, смотрите. Уже разревелась.

Ощущение такое, как будто рождаешься заново. Как будто ты долго тонула и все же сумела вырваться на поверхность. Я исповедалась в этом одежном шкафу, и пьяный священник отпустил мне грехи. Теперь можно снова вернуться в мир и грешить дальше. У меня снова есть будущее, оно подключилось к Сети с тихим хлопком и треском, и все раковые наросты в моем бедном сердце сами собой рассосались. Я никого не обидела, будучи пьяной! Я не совершила ничего плохого! Все пьяные бредят, пьяным это простительно! Можно жить дальше! И я буду жить дальше! Приключения продолжаются!

– Герцогиня, ты тут? – говорит Кайт. Я не ответила на его последнюю реплику. – Ты меня слушаешь? Ты не заснула?

Я вздыхаю, и вздыхаю еще раз – от чистейшего счастья – и говорю:

– Нет, не заснула. – А потом говорю самые лучшие в мире слова: – Джон, нам надо увидеться и вместе выпить.

Когда мы заканчиваем разговор, часом позже – когда я сказала, что переезжаю жить в Лондон, и рассказала, как я едва не сошла с ума, но мне уже лучше, гораздо лучше, – в щель дверцы шкафа пробивается свет. Я предполагаю, что это рассвет. Выбираюсь из шкафа и вижу, что это ночник. Люпен проснулся и сидит на моей кровати.

– Можно мне лечь с тобой? – спрашивает он.

– Конечно, можно, малыш, – говорю я и забираю его к себе под одеяло. – Тебе всегда можно лечь с Джоанной.

Мы уютно ложимся в продавленной ямке, оставшейся после бабули. Я сплю на этой кровати в последний раз.

Эпилог

Автозаправка на шоссе М1.

Четверг

Папа выходит из «Бургер-Кинга», ест на ходу воппер.

– Жизнь на колесах! – говорит он. Все лицо в соусе. – Мотор еще тарахтит!

Мы на автозаправке в Уотфорд-Гэп, на самой границе между севером и югом. День холодный и ветреный – цилиндр постоянно сдувает с башки. На самом деле я не понимаю, как люди носят цилиндры и не роняют их постоянно. Взять того же Слэша. Наверняка он использует застежку-липучку. Не знаю, как у него получается. Может быть, он цепляет ее к волосам.

Папин фургончик стоит на месте для инвалидов – ярко-оранжевый знак «Инвалид» лежит на приборной доске, чтобы все его видели. Фургончик набит под завязку – одеяла, постельное белье, черные пластиковые мешки, куда сложена одежда, прижимаются к оконным стеклам, словно кучи барахла, которое везут на блошиный рынок, а также комод и Будда, выбранный третьим («Нет, Джоанна, этого Будду я тебе не отдам – мне нравится его лицо»).