Старый шут закон - [36]

Он снял наушники и бросил на стол.

— Чтобы потрафить высокообразованному интеллектуалу, надо быть актрисой, — говорила Милли. — Что бы ты ни делала и что бы ни говорила, он тебя и слушать не станет, если ты его не ублажишь первоклассной игрой.

— Ай-ай-ай, кто бы мог подумать! И вы ублажаете?

— Боже мой, какой нахал! Да я не о Спиди говорю. Тем более что он и не интеллектуал вовсе, он натура эмоциональная.

Шарло встал и, проходя, нарочно толкнул их табурет — они даже не заметили. Он для них пустое место… Нет, черт возьми, хватит с него! Острят и изощряются в словесной игре, ему это не дано, он на их языке говорить не умеет, а спрятаться от их болтовни некуда. Она так и лезла ему в уши со всех сторон, пока он шел по гостиной, разыскивая Пан.

— …О, я ее почти не знаю. Мы как-то раз согрешили в Каннах, но я особого удовольствия не получил, она была не в настроении.

— …Можете называть меня рыбопоклонником. На мой взгляд, форель гораздо более совершенна с точки зрения форм, чем Анна Павлова. Греки знали толк в красоте, недаром они создали русалок.

— …Пластическое искусство — забава для детей. Я пишу романы.

— …Мейми Ларго, мой дорогой, скорее умрет, чем явится сюда. Пан переманила к себе весь ее салон в полном составе, и теперь она исходит злобой в одиночестве.

— …Она меня просто оплевала в магазине Вуазена. Пришлось выбросить совершенно новый костюм.

— …До чего вы мне надоели с вашей коммунистической пропагандой!

Шарло громко расхохотался. Сам он побаивался острого язычка Марии Уинтер, но с удовольствием слушал, как она разделывается с другими, в особенности если этот другой была Хейла Рескин, которая вечно поучала его, как мальчишку, будто одна она знает все на свете.

Он рассказал Пан, как обхамила Марии Хейлу. Пан рассеянно улыбнулась, будто не слышала, и зашептала:

— Шарло, милый, помираю! Хочу пить.

— Все хотят пить, — отрезал он, и губы его искривились еще больше обычного. — Хватит тянуть, чем скорее начнем, тем скорее все кончится.

— Да-да, вот только Фрэнк докурит сигарету и выпьет кофе. Ты ведь припрятал для меня те полбутылки ирландского, правда, милый? Я налью сама, ты только…

— Нету бутылки, украли. Я ее поставил в духовку. Решил: уж в духовке-то никто не станет искать виски. Выпей еще чашечку кофе.

Он и не думал шутить, но она приняла его совет за насмешку.

— Злодей, и тебе не жалко исстрадавшуюся старую алкоголичку? — Она погладила его по щеке. — Даже улыбнуться не хочешь? Тебе тяжелее всех, Шарло, я знаю, но… Шарло, милый, прошу тебя!

Он с каменным лицом повернулся и ушел… Ну чего он сейчас так надулся? Потому что Пан догадалась, как ему обидно всеобщее пренебрежение? Неужели он до такой степени прозрачен? Да, он комнатная собачка, ну и что? Он давно пришел к убеждению, что все художники — комнатные собачки, их держат на привязи деньги, или любовь, или деньги и любовь вместе. «Независимых» ничтожно мало, это те, кому удалось попасть в моду, но через год-другой они безнадежно устареют и им снова придется искать патрона или любовницу, которые бы их приютили. Шарло хоть не лебезил и не пресмыкался, как другие. У него был дом, и он исправно нес службу. И возле бара комнатная собачка превращалась в цербера. Шарло не только подчинялся, но и повелевал.

Пан подобрала его в тридцатом году на Монпарнасе, куда судьба выбросила его вместе с другими эмигрантами, которых кризис лишил средств к существованию. Восхищенный рубенсовской пышностью ее форм, он написал целую серию Венер — грубоватых, очаровательно демократичных и земных богинь, каких любой молодой человек без гроша в кармане мог, не робея, пригласить в свою мансарду. Пан была в восторге. Пустив в ход свои светские таланты, она организовала творцу «Новой Венеры» шумный успех в среде снобов, которым надоело восхищаться модной тогда безгрудой жердью и которые не желали больше считать ее идеалом женской красоты и обаяния. Не дожидаясь, пока слава Шарло померкнет, Пан увезла его обратно на родину. В Нью-Йорке о нем тоже заговорили, «Ярмарка тщеславия» даже посвятила ему статью, однако хвалили его уже более сдержанно.

Где-то в Латинском квартале Пан что-то слышала о симметрическом динамизме, который провозглашался последним словом искусства; понять, что это такое, было трудно, но, когда Шарло исчерпал свою прежнюю тематику, она убедила его попробовать свои силы, пользуясь этим методом; может быть, его возможности вдохновят Шарло, и к тому же он поддержит свою репутацию «неутомимого искателя новых путей». Шарло взялся за это предприятие, цинично посмеиваясь, ибо понимал, что язык, на котором изъясняются симметрические динамисты и который легко освоить, прочтя одну-две их брошюры, есть самая настоящая абракадабра, цель которой заключается в том, чтобы помочь художнику охмурить покупателя. Однако такие сочетания слов, как «принцип самовоссоздания прямоугольника вращением квадратов»» или «коническая спираль-раковина равномерного развития», не только интриговали покупателей, но и производили сильнейшее впечатление на него самого. Смутные мистические идеи действовали на него как сложные образы поэзии. Шарло казалось, что он впервые начал постигать, что такое композиция, и ему вот-вот удастся решить проблему передачи движения посредством статичных форм, вдохнуть жизнь в неодушевленную материю. Он приходил в экстаз при мысли, что листья растений строятся и располагаются на стебле в строгом соответствии с законами, которые вычислил для некоторых геометрических фигур Евклид: тождество было слишком полное, о случайном совпадении и говорить не приходилось. Шарло пытался проникнуть в тайну этого поразительного тождества, понять, не есть ли оно выражение еще не познанной связи между природой и разумом, абстрактной геометрией и живой материей, между математикой и искусством, и очень скоро сочные краски и щедрые формы Венеры-Пан исчезли с его полотен, и на них воцарились пространственные изображения геометрических фигур, восходящих к совершенному прямоугольнику и его проекциям.