Старый корабль - [8]

Высушенную лапшу загружали в широченные узлы и целой маленькой горой складывали на сушилке. Возницы подъезжавших одна за другой повозок покрикивали девушкам, мол, грузите. Цзяньсу подъехал к самой дальней куче узлов, но не остановился, а щёлкнул кнутом и умело пустил повозку вокруг рам. Звенел колокольчик, раздавался свист Цзяньсу. Повозка стрелой неслась мимо девушек, которые испуганно отскакивали в сторону. Все, кроме Наонао, которая, ничуть не испугавшись, выбежала перед повозкой и стала жестикулировать и кричать: «Останови, останови!» Повозка приостановилась, Наонао одним прыжком забралась на неё и велела: «Гони!» Кнут щёлкнул, словно выстрел, и повозка понеслась. В конце концов она остановилась около узлов в дальнем углу сушилки, и оба стали кидать их на повозку. Цзяньсу высоченный, особенно ноги кажутся долговязыми, поэтому, когда он вместе с Наонао брался за узел, ему приходилось сгибаться в три погибели. «Гляди, как бы я тебя вместе с узлом на повозку не закинул!» — усмехнулся он. «Свисти, свисти!» — хмыкнула Наонао. Цзяньсу озорно откинул со лба волосы, вдруг заграбастал длинными ручищами Наонао и тюк с лапшой, и — бух! — все уже в кузове. «Ух, и сильнющий же ты!» — радостно воскликнула Наонао, лёжа на телеге. «Посильнее У Суна[12], негодяй этакий…» Наблюдавшие за ними со стороны женщины даже в ладоши захлопали. А одна женщина постарше заявила: «Вот ведь милуются, любо-дорого взглянуть, ни дать ни взять — молодожёны!» Девушки радостно запрыгали. Встав на повозке, Наонао глянула по сторонам, потом ступила на высокий борт и, ткнув пальцем в говорившую, выругалась: «Понимала бы что, мать твою!»

На сушилку с ежедневным обходом заглянул Чжао Додо. Увидев, что работницы хлопают в ладоши и смеются, он рассердился, и они тут же притихли. Он направился к повозке Цзяньсу и, подойдя поближе, мрачно уставился на обоих.

— Что смотришь, Додо? Я тебя не боюсь ни капельки — сказала Наонао. «Крутой» Додо молча усмехнулся, сверкнув зубом:

— Ты меня не боишься, да. Это я тебя побаиваюсь. Пришёл вот сообщить — с завтрашнего дня ты переходишь в производственный цех. Там зарплата выше.

— Да хоть и туда, тоже не страшно! — скривила рот Наонао.

Чжао Додо не сводил с неё глаз, когда она решительно спрыгнула с повозки и, прищурившись, переводила дух. С шеи у неё скатилась блестящая капелька пота. С другого края сушилки донёсся шум, Чжао Додо повернул голову в ту сторону и увидел толпу ребятишек с корзинами, которые с криками нагоняли орудующую граблями Ханьчжан. «Эге!» — крякнул он и направился туда.

Ладошки детей с поразительным проворством рылись в песке. Они и зарывались в него, и вынимались, полные песка, и сталкивались в песке, а если лапши между ними не обнаруживалось, быстро расходились. Дети больше ничего не видели — только участок песка перед собой. И когда они услышали возглас Ханьчжан и подняли головы, на ладошки им уже наступила большущая нога. Она была такая широкая, что смогла придавить сразу несколько ладошек. Ребятишки глянули снизу вверх на эту ногу, увидели, что это Чжао Додо, и расхныкались. «Воришки этакие!» — честил их тот, проверяя каждую корзинку. «Дядюшка Додо…» — пролепетала рядом Сяо Куй. Тот на неё даже не взглянул, наклонился и схватил за ухо её сына. Малыш Лэйлэй взвыл, выпустил корзинку, и она покатилась на землю. Нога поднялась, и некоторые ладошки быстро отдёрнулись. Она размахнулась — от этого удара корзинка Малыша Лэйлэй отлетела в сторону. Мелкие, как портновские иголки, обломки лапши рассыпались по песку. Дети, замерев, смотрели на это, а Сяо Куй сползла на землю.

Над сушилкой повисла тишина, нигде не было слышно ни звука. Чуть помедлив, Ханьчжан положила грабли и направилась к Малышу Лэйлэй, чтобы помочь ему собрать просыпанную лапшу. Не сводивший с неё глаз Чжао Додо вдруг рыкнул: «Стой!» Ханьчжан замерла, где стояла. Теперь уже расплакались все дети. Вдалеке работницы помогали возницам нагружать повозки, оттуда то и дело слышалось лошадиное ржание. К звону колокольчиков примешивались мужские голоса, бранившие скотину. Суй Цзяньсу, искоса поглядывавший на Чжао Додо, подошёл поближе. Он встал рядом с Ханьчжан, закурил трубку и недвижно уставился на Чжао Додо.

— А ты чего заявился? — озлобился тот. Суй Цзяньсу спокойно выпустил струйку дыма и промолчал. У Чжао Додо аж горло перехватило от злости, и он глухо выдавил:

— Ну?

Ханьчжан негромко воскликнула:

— Второй брат! — Суй Цзяньсу по-прежнему молчал. Он неторопливо докурил трубку, потом стал выбивать её… Чжао Додо перевёл взгляд с лица Цзяньсу на стоявших вокруг, оглядел всех и направился к детям:

— А вы что разорались, мелкота? — крикнул он. — Лучше не злите меня, не то разделаюсь с вами! — И, повернувшись, зашагал прочь.

— Второй брат! — потянув Цзяньсу за полу, тихо проговорила Ханьчжан. — Что с тобой? Что случилось?

— Ничего, — хмыкнул Суй Цзяньсу. — Но скажу тебе, что впредь с членами семьи Суй будут обращаться более вежливо.

Ханьчжан промолчала. Подняв голову, она смотрела на старые мельнички на берегу. Над речными отмелями поднималась вечерняя дымка, и утопающие в ней мельнички заставляли погрузиться в беспокойное молчание.