Старший камеры № 75 - [18]

В этом степном краю насчитывается множество колоний с различными режимами.

После предупреждения конвоя о том, что шаг влево или вправо считается побегом и будет наказываться пулей, под лай овчарок нас погнали к лагерю. Он находился где-то в двух километрах от полустанка.

Опьяненные дыханием степи, мы трусцой бежали по жухлой траве навстречу новым испытаниям.

Вскоре из-за холмов мы увидели дощатый забор, проволочные заграждения, вышки и серые бараки. Это была колония общего режима, где нам предстояло отбывать наказание.

Заключенные в нашей толпе чувствовали себя двояко: те, у кого в колонии были друзья, нетерпеливо ожидали ввода на территорию. Те, у кого в колонии были враги или из тюрьмы опередила дурная слава о них, сникли, зная, что пощады не будет.

Когда ворота открылись, и нас стали по пятеркам загонять внутрь, несколько человек из нашей толпы бросились в сторону и с криками упали на землю.

— Не пойду, начальник!.. У меня там враги! Хочу в другую зону, — вопил один.

— Что хотите делайте… Там меня убьют. У-у-у, — выл второй, закрывая голову руками.

Солдаты окружили отказчиков, били прикладами, насильно тащили в подсобное помещение, именуемое заключенными «козлодеркой». Мы, напуганные, ожидали, что будет дальше. А дальше охрана продолжила нас выстраивать колонной по пять человек и вводить на территорию колонии.

Из “козлодерки” были слышны душераздирающие крики отказчиков. Вперемешку с криками заключенных слышалась брань солдатов.

— Ты у меня, сука, пойдешь!.. На пинках, падло, загоню, если добровольно не пойдешь! — орал невидимый обладатель зычного голоса.

Через мгновение послышались глухие удары. Не нужно было много ума, чтобы понять — это удары сапог по массе чьего-то тела. Очередная легенда о том, что при желании можно отказаться от предписанной колонии, распалась, как легенда о гуманном акте, провозгласившем амнистию в тюрьме.

На территории колонии, за карантинной полосой, именуемой заключенными «конвертом», нас встречала большая толпа заключенных. Все были одеты в форменные черные костюмы. На груди бирки с фамилией. У всех на головах были черные шапочки с длинными козырьками по немецкому образцу. Начались братания, выяснения отношений.

Через некоторое время нас, вновь прибывших, собрали в административном корпусе для распределения по отрядам. В помещении летнего «кинотеатра», на дощатой сцене, за длинным столом сидели офицеры, начальники отрядов и заключенные СВП, составляющие вспомогательный аппарат в управлении колонии. Основное, что интересовало администрацию, — это рабочая специальность каждого вновь прибывшего. Дошла очередь и до меня.

— Ваша основная специальность? — перелистывая мое личное дело, спросил сутуловатый лейтенант с землистым квадратным лицом.

По правде говоря, я не знал, что ему ответить. Шахтеры здесь вряд ли были нужны, как и опрессовщики отопительных батарей, то есть мои специальности, приобретенные после учебы в университете. Работать здесь художником, я уже знал, было рискованным и неблагодарным делом. Художники в колонии в основном исполняют плакатную работу, а это значит, что придется быть и карикатуристом, выпускать газеты, в которых систематически содержатся приказы о наказаниях, карикатуры на того или иного заключенного. Такого рода активность вызывает здесь всеобщую озлобленность.

— Специальности у меня нет, — сказал я, — мне безразлично, где работать.

— Не прибедняйтесь. Вы, кажется, учились в университете? Возьмите бригаду, будете командовать.

— Послушайте, лейтенант, я же сказал, что специальности у меня нет. Что касается университета, то это было давно и неправда.

Офицеру мой ответ не понравился. Возможно, он хотел оказать мне своеобразную поддержку как человеку «своего» круга. Но в ответ, так сказать, получил черную неблагодарность.

— Ладно, идите, — смерил меня холодным взглядом. Он что-то записал в карточке, вложил ее в конверт и отложил в общую кучу.

После зачисления меня в бригаду и отряд, уже в сумерках, подлежало посетить баню, получить обмундирование и постель.

Баня тоже оказалась шедевром изобретательности лагерной администрации… Из десяти распылителей воды, торчащих с потолка, только из двух бежала вода. Остальные пузырились, выпуская из отверстий капли, но не струи воды. В отдаленном прошлом мне приходилось посетить один наш убогий зоопарк. Там в маленькой ржавой клетке томился северный медведь. Несчастное животное, по своей природе не обходившееся без воды, стояло в клетке, задыхаясь от казахстанской жары, а на голову ему из ржавого крана бежала тоненькая струйка воды. Медведь поднятой лапой ловил эту ничтожную струйку и размазывал по грязной шерсти на голове.

Кое-как размазав на голове грязь, я помылся и вышел в раздевалку, где заменил вольную одежду на спецформу лагерного образца. Штатскую одежду связал в узел, закрепил бумажную бирку с фамилией и сдал на вещевой склад. Больше мне, как и большинству заключенных, свою одежду увидеть не довелось. «Будь доволен, что живым ноги уносишь» — бытовала при освобождении фраза, «списывающая» шалости лагерной администрации.

Уже в темноте вошел я в барак, в котором должен был получить спальное место. Мой отряд и бригада размещались на первом этаже двухэтажного здания. В тускло освещенном бараке стояли двухъярусные койки. На нижних и верхних койках сидели заключенные. Как и в тюрьме, люди группировались по два-три человека.