Старший камеры № 75 - [20]

Дрожащими руками он достает и развязывает заветный узелочек с сахаром и пересыпает в поставленную банку.

— Вот так, мужичок, — хлопает его «блатной» по плечу, — получим — сразу отдадим.

После так называемого второго завтрака из хлеба, соли и воды, вся колония выстраивается на плацу для подсчета заключенных. В центре квадрата стоит начальство. Начальник колонии — русский, начальник спецчасти — казах, замполит — еврей и офицеры-отрядники — в основном казахи.

Прапорщики бегают вдоль колонн, выравнивают, подравнивают, толкают, кричат. Начинается подсчет заключенных.

Мимо учетчика-табельщика из привилегированных заключенных, мимо начальства одна за другой проходят по пятеркам бригады и отряды. Снова и снова после пересчета кого-то недосчитываются… Процедура повторяется опять и опять.

Начальник колонии, русский, как правило, в колонии бывает редко. Молодой, невысокого роста, полный бонвиван, он, по всему видно, живет теплой жизнью гурмана-сластолюбца. Такие люди злыми не бывают, но и, занимая пост, пользы не приносят. Скорее всего способствуют процветанию беззакония в возглавляемом аппарате.

Здесь, в лагере, все это на лицо: толстый, здоровенный, с басмаческими замашками начальник по режиму гнул свою линию. Она сводилась к тому, чтобы карцеры всегда были полными. А когда переполненные камеры уже не вмещали людей, брошенных туда неизвестно за что, он являлся, мудрый, как мулла, всех торжественно освобождал, чтоб тут же начать все сначала.

Длинный, аскетичного вида, начальник спецчасти, был явным фанатиком. Узкое желтое лицо, немигающие глаза, тихий голос. Однажды я подслушал, как он разговаривал с психически больным заключенным.

— Гражданин начальник, — говорил явно невменяемый заключенный, — отпустите меня домой… меня дети зовут, просят купить мороженого и конфет… Я через два часа вернусь!..

Сквозь приоткрытую дверь я увидел, как начальник спецчасти достал ручку, блокнот и тихим гробовым голосом спросил:

— Называй адреса, фамилии тех, кто тебя зовет… Кто такие, говори!..

С такими людьми все было ясно. Но вот кто, когда, зачем доверил им судьбы пусть заключенных, но все же людей?

Я еще и еще раз повторяю, что в этой колонии в основном находился контингент не закоренелых уголовников, а пострадавших в семейных скандалах отцов семейств, шоферов-аварийщиков, пришедших из малолетних колоний на взрослый режим по возрасту бывших малолеток. Что касается настоящих уголовников, они здесь служили администрации. Занимали посты бригадиров, были членами СВП и СКО, фактически держали за горло и истязали остальной контингент. Что касается определения «общий режим», в уголовном мире хорошо известно, что колонии общего режима по содержанию гораздо хуже колоний строгого режима. Голод, холод, издевательство друг над другом, включая издевательство администрации, достигают здесь невиданных размеров.

Стояло воскресенье.

После тройного пересчета, когда начальство наконец уяс нило, сколько нас на самом деле, мы получили команду «вольно» и направились к своему бараку. Вошли в помещение и… Комната напоминала поле боя, или Помпею после извержения Везувия… Все было перевернуто вверх дном… На полу валялись матрасы, подушки, личные вещи. Койки в асимметричности составляли замысловатые узоры. Оказывается, во время утренней проверки прапорщики в нашем бараке делали обыск. Такие обыски, как правило, ничего не давали. Самодельные ножи, электрокипятильники, поделки никто не прятал, а водку и марихуану, кото рые поставляли те же прапорщики, блатные прятали надежно. Очень часто такие тайники оборудовались в кабинетах отрядных офицеров.

До обеда мы наводили в бараке порядок. Итак, в первой половине воскресного дня отдых оказался иллюзорным.

Замполит, еврей, был явным поклонником содержания заключенных с использованием элементов содержания узников в концентрационных лагерях. В центре колонии, на столбе висел радиоприемник классической формы «лопух». Из него громо гласно неслась музыка, в основном травмирующая нашу психику. На всю жизнь запомнилась одна песня: «Пряники русские, сладкие, мятные, к чаю ароматному угощенье знатное».

Ошалелые от голода, мы метались по территории колонии, вдвойне ощущая в пустых желудках голодные спазмы. Лично я был потрясен…

Это был садизм. Звонкие мелодии стирали реальность мироощущения, превращали нас в роботов. Встречаясь друг с другом, мы многозначительно недоговаривали фразы, прерывали разговор ухмылками, дурацким похохатыванием. Психика голодных людей, а эта колония всегда была голодной, разрушалась на глазах.

Наш обед состоял из бесцветной теплой жидкости, именуемой супом. На второе — водянистый картофель, напоминающий известь, залитую водой. Многие заключенные, чтобы зрительно получить ощущение сытости, выливали первое блюдо во второе, перемешивали и жадно проглатывали это отвратительное месиво. Такую картину я, выросший в деревне, неоднократно наблюдал в свиных хлевах.

После обеда голодных людей колоннами, побригадно, уводили из столовой. Попросить дополнительную порцию еды было невозможным. Если заключенный просил дополнительную порцию, сами же заключенные его выслеживали и уже к ночи он получал кличку Барбос. Такого заключенного унижали, заставляли делать работу за других. Каждый мог его ударить, что и делалось. Как я понял, преследования в этом отношении между самими заключенными были администрации на руку. Огромное количество пищи оставалось, уходило в помои. Остатками вскармливались свиньи из подсобного хозяйства лагеря. Мы же мяса в своих мисках никогда не видели, за исключением санчасти и жалкого подобия мяса, в качестве консервов для близира брошенного в котел.