Старопланинские легенды - [119]

— Э-ге-ге-ге-гей! Поклон передайте! Поклон передайте!

Почти весь лагерь подхватывает этот крик. Поднимается шум, галдеж, и вблизи и вдали, точно эхо, повторяются все те же слова:

— Хо-хо-хо-хо! Поклон передайте! Поклон передайте!

Долго еще глядят земляки вслед журавлям. Стоил, не проронивший за все время ни слова, как будто еще больше притих. Никто ничего не говорит, все стоят неподвижно, застыв в своих прежних позах. Журавли улетают все дальше и дальше, и все слабей и слабей доносятся их клики. Наконец Никола отрывает от них взгляд и, как-то принужденно, деланно кашлянув, скрывается в землянке. Но ненадолго. Бог его знает, было у него там какое дело или нет. Он стоит в дверях и снова устремляет взгляд на небо. У него сейчас какое-то совсем другое лицо. Вместо прежнего надутого самодовольства на нем написано страдание. Фуражка, заломленная набекрень, и воинственные бакенбарды придают ему смешной вид. Все это выглядит сейчас фальшивым и неуместным, как веселая маска на лице плачущего клоуна.

— Видно их еще, Илия? — спрашивает он, и голос его дрожит.

— Едва-едва… Улетели…

Илия уже не смотрит на небо. Улыбнувшись через силу, он медленно нахлобучивает фуражку и повторяет:

— Улетели…

V

В лагере стоит галдеж. «На обед стройся!» — кричат дневальные. И роты, построившись, двинулись к деревне. Довольствие выдается у кухонь — их легко распознать среди развалин по густому дыму, который поднимается над ними. Никола и Илия остались в лагере. В дверях одной из землянок появляется какой-то маленький, сухонький, чернявый солдат.

— Пошли, готово! — кричит он.

Никола и Илия направляются к нему, входят в его землянку. Этого солдата зовут Ананий — тоже их земляк, но он ротный трубач и поэтому живет поближе к Буцову. Ананий — человек суетный и тщеславный; он тайно завидует Николе и пытается ему подражать. На днях он нашел в лесу черепаху, а сегодня сварил ее и, чтобы испытать Николу, пригласил его на обед. Отведать такое угощение — настоящий подвиг; у Димитра, например, даже одна мысль об этом вызывает не только отвращение, но и какой-то религиозный ужас. Однако Никола, разгадав коварный умысел Анания, принял приглашение, а вслед за ним и Илия. Ананий даже вина где-то раздобыл.

И в лагере, и в деревне на время наступила какая-то необычная, глубокая тишина: солдаты обедают. Но вскоре нестройными, большими группами они стали возвращаться в лагерь. Погода была все так же прекрасна и тепла, дул южный ветер, ярко светило солнце. Снег таял, оседал, обнажая землю. Поле запестрело белыми и черными, как у зебры, полосами. Такая погода пьянит, как вино. Солдаты громко разговаривают, гогочут, кидаются снежками. Надвигается та пора неуемного веселья и ребячества, когда какое-то безумие охватывает всех, возрастая в небывалой прогрессии.

Вернувшись с обеда, Стоил и Димитр застали Николу и Илию перед землянкой. Те тоже уже отобедали, но вид у обоих подозрительно виноватый, а на лице у Илии болезненное, страдальческое выражение. Оба посмеиваются, лукаво поглядывают на товарищей. По-видимому, готовится какая-то проделка. Никола встает. На вид он равнодушен и серьезен. Руки отведены за спину, он что-то прячет.

— Митко, голубчик! Может, закусишь, а?

Димитр останавливается.

— Это чего? Жабу, что ли? Нешто я нехристь?

— Да ты попробуй! До чего вкусно, ты бы знал! Спроси хоть Илию!

Никола подходит ближе, по-прежнему держа руки за спиной.

— Отстань, не хочу я! — огрызается Димитр, отступая.

Никола внезапно кидается на него и, не сумев схватить, бросается вдогонку. Маленький, юркий Димитр вскоре вырывается далеко вперед, но Никола продолжает преследование, стремительный и грузный, как пушечное ядро. Последним бежит Илия. Димитр, поскользнувшись, роняет фуражку, однако продолжает бежать, не останавливаясь. Вскоре они теряются в толпе солдат, которые стекаются отовсюду, падкие до зрелищ, ищущие повода посмеяться. И вот там уже огромная толпа, смех и шум.

Немного погодя все трое возвращаются, раскрасневшиеся, усталые, запыхавшиеся. Лицо Димитра искажено отвращением и болью. Он то и дело сплевывает, вытирая губы рукавом шинели.

— Ну что? — спрашивает Стоил, который наблюдал за всем происходившим.

— Дурень! — с досадой отвечает Никола. — Вот дурень! Его надо, как теленка, стреножить, чтоб накормить. Все-таки кусочек проглотил. А теперь вот плюется! Голубчик, да ведь это царское блюдо!

— А я не царь, — отвечает Димитр, отплевываясь. — Не царь я и не нехристь какой!.. Ну погоди, еще будет тебе… того… от Буцова!

Стоил смотрит на них, добродушно улыбаясь. Эти взрослые люди превратились в сущих детей. Чувства вражды и дружбы у них быстро сменяют друг друга, как солнце и дождь в мартовский день.

Приходит Ананий, и все, кроме Стоила, садятся за карты. Ставки совсем ничтожные, но долгое время в землянке стоит такой шум, будто идет дележ громадного наследства. Ананий проигрывает, обвиняет Николу в жульничестве, злится и в конце концов уходит. Карты принадлежат ему, и поэтому он покидает землянку с надменно-важным, неприступным видом. Никола раздраженно ворчит ему вслед. «Подумаешь! — доносится из землянки. — Да плевать я хотел на твои карты!» Постепенно голоса становятся тише и наконец смолкают совсем. Немного погодя Стоил заглядывает в землянку: там все спят.