Старопланинские легенды - [118]

Вокруг по-прежнему царит напряженная, глубокая тишина. Солнце ослепительно сверкает на золотом облачении священника, на офицерских погонах и саблях. Знамя медленно, точно в дремоте, разворачивается, колышется и чуть слышно шелестит. Никола, Димитр и Илия не сводят глаз со Стоила. На лице у Николы выражение строгое и сердитое, а у Димитра и Илии рты разинуты, глаза широко раскрыты. Когда поет другой певчий, они не слушают, не обращают на него внимания. Ждут, когда наступит черед Стоила. Тот перекрестился — крестятся и они. Но вот Стоил опять берет требник и запевает:

— «Сбился с пути я, заблудшей овце подобно. Спаси раба твоего, господи, ибо не забыл он заповедей твоих! Аллилуйя!»

На этот раз ирмосы поют не на церковнославянском, а на болгарском языке. Каждое слово обретает более ясный и глубокий смысл, и, когда поет Стоил, молитва звучит как его собственная исповедь. Никола, Димитр и Илия чувствуют это, и мучительно горько становится им и за него, и за себя; но в то же время ими овладевает то чувство примирения перед лицом неотвратимой силы и та сладостная и спокойная печаль, какие испытывают все, кому предстоит умереть за нечто великое и дорогое.

Долгая служба наконец заканчивается. Начинаются речи. Первым говорит отец Вырбан. От чисто духовной темы он внезапно переходит к политике и, воздав восторженную и прочувственную хвалу болгарскому солдату, вслед за тем свирепо набрасывается на все великие силы и ту великую сумятицу, что именуется Европой. У него, видно, много накипело на душе, но под воздействием частых взглядов полковника отец Вырбан вспоминает о цензуре и начинает изъясняться так иносказательно и туманно, что солдаты почти ничего не понимают. После него очередь командира полка. Прежде чем начать, он вперяет в ряды солдат долгий и строгий взгляд, от которого всех разом сковывает ледяное молчание. Полковник делает несколько шагов вперед, оборачивается то в одну, то в другую сторону, и тяжелая бахрома на концах широкого пояса бьется об эфес его сабли. Жестами приковывая к себе внимание, он говорит подчеркнуто и отрывисто, выталкивая из себя слова так резко, словно силится отбросить их как можно дальше.

— Солдат, — говорит полковник, — должен быть храбр, послушен и вынослив… Кроме того, он должен обладать еще одной добродетелью: быть терпеливым. Солдаты! Необходимо терпение, терпение и терпение!

Полковник заканчивает речь, и офицеры расходятся по своим местам. Все испытывают облегчение; в рядах — движение и легкий шум. Взяв свой ранец и винтовку, Стоил возвращается в строй. Лицо его все еще бледно и сосредоточенно. Никола, Димитр и Илия встречают его молча, одним только взглядом, но в этом немом взгляде столько умиления и любви! Димитр беспокойно переминается с ноги на ногу; ему явно не терпится что-то сказать. Стоил стоит в первой шеренге. Димитр наклоняется к нему и шепчет:

— Стоил!

— А?

— Помнишь?.. Того… Засуха была. Молебен о дожде служили. Там, у холма, в засушливый год…

— Ну и что?

— Так, вспомнилось… Ты, того… тоже так пел…

Никола слышит все это, усмехается, но ничего не говорит. В его взгляде нет и тени лукавства или насмешки. Он сосредоточен и словно погружен в себя.

Громко и певуче звучат слова команды. Начинается парад.

Но вот и параду конец; солдаты возвращаются в лагерь. Никола, усталый, раскрасневшийся от маршировки, стаскивает с себя сумки с патронами и сердито швыряет их в дверь землянки.

— Терпение, терпение и терпение! — восклицает он. — А ты надеялся, что скоро мир будет!

Со злости Никола решает отыграться на Димитре и принимается передразнивать его голос, выражение лица.

— «Придет нам сообщение… того… насчет миру-то…» Ну что, слыхал? Вот тебе и того и этого!

— Да чего уж… дотерпим, — говорит Димитр, делая над собой явное усилие, чтобы и на этот раз не сказать «того».

— Терпи, казак, атаманом будешь! Терпи, Митко, терпи. Тебе что, лысая башка седины не боится. А с меня довольно. Железо — и то изнашивается.

В небе неожиданно послышались клики журавлей. Задрав головы, земляки отыскивают их взглядом. И у соседних землянок солдаты, столпившись, тоже смотрят в небо и громко зовут тех, кто забрался внутрь землянок.

— Вон они! — восклицает Илия, указывая рукой. — Вон! Совсем как буква «Л»… К лету, значит. Смотри, настоящее «Л».

Высоко под легкими белыми облаками пролетает стая журавлей. Они летят строем, как всегда, двумя рядами, сходящимися под острым углом, вершиной повернутым к северу. Это действительно напоминает большое, написанное от руки «Л» и, по объяснению Илии, предвещает приближение лета.

— И невысоко ведь летят, — говорит Никола. — Эх, пальнуть бы! Одного-то уж наверняка бы подбил. Вон того, крайнего.

— Попал бы, кабы он на месте стоял, — говорит Димитр. Он смотрит вверх и упорно твердит: — Не стоит, а летит… Не стоит, а летит…

— Пускай себе летит. Я их и на лету бил. Бац — и дело с концом!

Димитр не продолжает спора.

— К нам летят, — тихо произносит он. — Прямо в Брешлян. Верно, Илия?..

— И то… Прямо в Брешлян!

Охваченный внезапным порывом буйной радости, Илия стаскивает с головы фуражку, машет ею и, глядя вслед журавлям, громко кричит: