Старинный лад - [15]
Коплан был включен в группу подследственных, чье дело выделили в отдельное производство от «дела Платонова», вместе с М.Д. Беляевым, А.А. Достоевским, В.В. Гельмерсеном, Б.М. Энгельгардтом, М.Д. Приселковым, А.И. Заозерским и другими (всего 33 человека). Они обвинялись «в систематической агитации и пропаганде программно-политических установок «Всенародного союза борьбы за возрождение свободной России», содержащих призыв к реставрации помещичье-капиталистического строя и установлению монархического образа правления»>*. Подробностей следствия в отношении Коплана мы не знаем – в том числе, как он вел себя на допросах и кто оговорил его. Припомнили ему и церковный хор: «Когда Мосевич (следователь. – В.М.) спросил: как мог набожный Платонов пригласить заведовать отделением Пушкинского Дома еврея Коплана, то получил ответ: «Какой он еврей: женат на дочери покойного академика Шахматова и великим постом в церкви в стихаре читает на клиросе». После этого Коплан получил пять лет концлагеря»>*.
Дело было сфальсифицировано, что понимали и следователи, и подследственные. Приговор оказался настоящим: в марте 1931 г. Борис Иванович был приговорен к заключению в исправительно-трудовой лагерь сроком на 5 лет и отправлен на лесоповал в Карелию, в Шавань (ныне – населенный пункт в составе Идельского сельского поселения Сегежского района Республики Карелия). Там он снова начал писать стихи, оставленные в канун первого ареста.
Не прекращавшая хлопот жена добилась свиданий с ним в лагере в Шавани, где провела 8–14 мая, на строительстве Дубровской дамбы Беломорско-Балтийского канала (8–18 сентября), и, наконец, в Ленинграде 20 ноября, куда мужа прислали для пересмотра дела. Усилия дали результат: заключение в ИТЛ заменили двумя годами ссылки «на поселение» в Ульяновск, куда Борис Иванович прибыл 23 ноября 1931 г. 18 декабря к нему присоединились жена и сын. Софье Алексеевне пришлось уйти из Пушкинского Дома. Летом ее попытались уволить за «прогул» (хотя она оформила отпуск без содержания), но она решительно написала непременному секретарю Академии наук В.П. Волгину: «Как раз в разгар последних (хлопот. – Прим. публ.) я получила от АН требование немедленно вернуться на службу. Но так как от исхода дела, которое я начала и которое, в своем производстве, требовало моего присутствия в Москве, зависела участь всей моей семьи, я сочла преступным для себя, как для жены и матери, оставить это дело на полдороге»>*. В итоге причиной увольнения был назван «некриминальный» с точки зрения трудового законодательства переезд на новое место жительства.
После всего пережитого с начала «академического дела» Копланы встретили ссылку с облегчением. «Чувство несказанной свободы и небывалого счастья, – записала Софья Алексеевна 7 февраля 1932 г. – В Ленинград не тянет, слишком много тяжелого я там перенесла». Сбылась, хоть и не по своей воле, мечта из поэмы «Малинники» о «тихой жизни без тревог, среди проселочных дорог». 19 января 1932 г. Борис Иванович поступил статистиком на крахмальный завод, стараясь находить в новой ситуации положительные моменты:
Несмотря на занятость «службой», бытовые трудности и оторванность от архивов и библиотек, он закончил книгу о Каржавине, посвятив ее «с любовью и радостью солнечному другу моему Софьюшке, зимой 1931 года вернувшей меня к этому труду, начатому и прерванному в 1929 году в Ленинграде и оконченному в 1932 году в Ульяновске-Симбирске»>*. Ссыльному ученому помогал, в том числе материально, В.Д. Бонч-Бруевич, занятый в то время подготовкой создания литературного музея в Москве. «Признательна Вам очень за Ваше внимание к “птенчикам”, как называем мы милых симбирян, – писала ему Е.А. Масальская о племяннице и ее муже 22 марта 1932 г. – Они оба пишут, что блаженствуют в своем уединении, и ссылаются также, как на утешение, на Ваши письма и задания»>*. К сожалению, их письма из ссылки нам неизвестны.
Возобновились привычные семейные чтения вслух и музицирование (Коплан неплохо играл на скрипке), хождения в кино и театр. Снова полились стихи. Общение сократилось, но не иссякло. Важное место в нем заняли Н.Н. Столов и Ф.И. Витязев. Уроженец Симбирска, Столов был на шесть лет старше Коплана. Они познакомились в 1928 г., когда Борис Иванович по делам Пушкинского Дома приезжал в Ульяновск. Думаю, именно при содействии Столова Коплан получил архив местного литератора Н.Н. Ильина (Нилли). Николай Николаевич преподавал русскую литературу на рабфаке, но в 1920–1926 гг. был одним из организаторов библиотечного дела в родном городе, а в 1928 г. выпустил первый и пока единственный справочник по истории периодической печати края>*. Им было о чем поговорить.
Ферапонт Иванович Седенко был известен не только как историк, библиограф и издатель, но и как социалист-революционер «Петр Витязев»>*. Арестованный 25 апреля 1930 г. как «бывший эсер», он с конца 1931 г. отбывал ссылку в Нижнем Новгороде, но часто бывал в Ульяновске, где, видимо, и познакомился с Копланом. Несмотря на 12 лет разницы в возрасте, между ними установились приятельские отношения: Борис Иванович подарил старшему другу оттиск своей работы о Модзалевском с инскриптом «Ферапонтику – дивному товарищу»
